Девки
Шрифт:
Пудов, не слезая с лошади, вытер картузом липкое от пота лицо и тяжело завздыхал в знак какого-то исключительного события.
Парунька вместе с Марьей замешалась в толпе баб-артельщиц. Артельщики стояли своим гуртом, готовые ринуться в драку. Канашевцы держали в руках, кроме кос, еще железные вилы и самодельные штыки. Стояли стеной против стены.
— Видно, вы оглохли все от мала до велика, и от бога и от небес отреклись, — кричала Малафеиха, — видно, вы записались в басурманы и адовы сковороды подготовились лизать на веки вечные.
Единоличники
— Да перестанете ли вы, чертовы куклы?
— Видно, никому не интересно знать, — продолжала Малафеиха, — как нашу жизнь кое-кто собирается корежить — церкви в клуб превращать да спектакли разыгрывать перед иконами, да в алтаре кружиться и митинговать. Видно, вы того сами желаете и присоединяетесь к этому вполне!
— Говори толком, — загалдели мужики, — толком говори, выкладывай народу все по порядку.
Но она не выкладывала по порядку, а все так же зычно кричала:
— Что вы хотите, чего вы ждете, ежели на глазах у вас совершаются такие дела? Хотите, чтобы вы наработали, руки наломали, а урожай дядя взял бы и в общий амбар сложил, и из того амбара наш же горевой хлеб по карточке — фунт на рыло — чтобы отпускали?
— Толкуй про дело, — загалдели мужики.
— Вы ждете, когда последнюю штанину с вас сымут и не ворохнетесь?
— Да говори же ты, не томи душу!
— Анныча нет, — заговорила она снова, — умер, царство ему небесное. Но Аннычева политика гонит нас с родных покосов, делит село пополам и смуту вносит в сердце, — не слыхано никогда об этом, и дети никогда этакое не упомнят. Аннычевы ученики прибирают к рукам веру, и крестьянские дела, и молодежь. Поглядите, все за ними тянутся.
— Добираются уже до крестьянского управления, добираются до Советов, — заметил Пудов. — Раскольники. Единый фронт трудящихся им не нравится.
— Как до Советов, откуда это, Пуд, ведомо?
— Кто такое про нас баламутит?
— Совет, говорят, не выражает бедняцких да колхозных интересов. А у нас в Совете бедняк Яков Полушкин, вы все его знаете. Так вот его хотят убрать, в Совет колхозника Аннычева посадить. А Полушкин разве не колхозник? Он у нас в мукомольной артели. Теперь они всех вас разом в свою артель втянут.
— Не втянут, на нашей стороне больше. Весь мир на нашей стороне, попробуй на голосование.
— Грош цена вашему голосованию. Посадят, и будет Аннычев пособщик, ежели прикажут. Будет смутьян тревожить крестьянский класс.
— Экий ты какой — прикажут! С приказом далеко не упрыгнешь при народной власти.
— А может, Санька эту самую бумагу привез из рика?
— Разве Санька приехал?
— Ишь, змееныш! Аннычев выкормок, — закричали в Канашевском стане.
— Прихвостни! — ответили им из Аннычева стана. — Подкулачники!
При слове «подкулачники» стена канашевская вздрогнула, и вилы и косы, ударяясь друг о дружку, зазвенели над головами.
Парунька, выбившись
— Не драться... Перестаньте!
Толпа стихла.
— Стыдно драться, как при старом режиме. Разберемся сообща. А дракой и криком правду не пересилишь. Вопрос ваш будет разрешен.
Толпа удивленно замолчала, разглядывая Паруньку. Она ли это, которую по селу на веревке водили?
— Мать ее за хвост! — вскричал Карп. — Она нам восьмерки крутит.
Но его единодушно оборвали.
— Пусть разъяснит нам Парунька все законы.
Парунька стала разъяснять, что такое артель и кому она на руку, а кому нет.
Малафеиха крикнула:
— Она в удобрение верует!..
И старики вслед за ней закричали:
— Соха и плуг от бога — они не воняют. А трактор — не от бога, он воняет и хлеб от него поганый.
Но девки, окружившие Паруньку, ликовали и оттеснили Малафеиху и стариков. Парунька могла говорить спокойно.
— Выгода каждого из нас на селе всегда заключается в выгоде общей. Если не будем бросаться друг на друга, а решать дела сообща на сходках, от этого будет только лучше. Тут много накопилось тайн и злобы. От этого не избавиться дракой.
— Ишь ты, из молодых да ранняя, — сказали поощрительно.
Разговор стал вертеться вокруг ее сообразительности. Мужики остыли.
Толпа двинулась к деревне.
Шли перелеском, потом жнивами. Парунька думала про Яшку Полушкина, который был батраком когда-то у Канашева, пособником Бобонина и ее обидчиком, а теперь в сельсовете. Перевоспитался? Но гнев закипал в ней неукротимой силой. «Избегай становиться на личную точку зрения», — убеждала она себя, но это не успокаивало.
Тревога ее росла с каждым часом, и она шагала в толпе, думая, что трудная ее работа только начинается.
Глава шестая
Парунька получила от газеты справку. Автором статьи об Анныче оказался председатель сельсовета Полушкин.
По приезде из города Парунька немедля отправилась к нему. Она сама не знала, как поведет дело, придя к нему. Из девической жизни она помнила — ходил Яшка по Девичьей Канаве постоянно пьян, распоясан, пугал народ окриками; за ним следовала стая ребятишек.
Теперь Яшка стал председателем, но Парунька не знала, переменился ли он с того времени, когда за компанию с Бобониным надругался над ней в памятную пасхальную утреню.
Ей почему-то долго не отпирали, хотя слышала она шепоты и шарканье ног в сенях. Потом недовольный женский голос сказал:
— Председатель на дому не принимает. Чистое наказанье — ни днем, ни ночью покоя.
Но, узнав голос Паруньки, хозяйка отперла дверь. Это была Дуня. Замужество не скрасило ее доли. Молча пошли в избу. Полушкин, постаревший и волосатый, лежал на полу одетым. Рядом на чапане спали дети. Невеселая и знакомая Паруньке картина. Дуня подсела к зыбке, в которой заплакал разбуженный ребенок.