Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф
Шрифт:
И вот, размышляя обо всем об этом, я вдруг услышала за спиной издевательский смех, а когда повернула голову, совершенно явственно увидела на спинке диванчика Марит Замарашку, которая от удовольствия потирала руки.
Целую неделю я ее не видала и надеялась, что она пропала навсегда. А она опять тут как тут, сидит и насмехается надо мной, которую приняли за няньку.
Все было безнадежно и грустно. На душе черным-черно, как и в большой парадной зале.
Один из любезных господ подошел к тете и предложил ей перейти в соседнее помещение — там сидеть удобнее.
Мы
Я сразу шагнула к незавешенной картине и, к своему изумлению, обнаружила, что изображен на ней мой студент. Что, кроме удивления, ну и радости, конечно, я могла почувствовать, увидев его здесь, у масонов? Выглядел он, правда, немного постарше, чем на самом деле, но это, наверно, по милости живописца. Еще меня слегка удивило, что на его сюртуке столько звезд и лент, однако я решила, что, наверно, у масонов так принято.
Я села в красивое мягкое кресло прямо напротив картины. Теперь, когда я могла смотреть на своего студента, всю печаль как рукой сняло. Надо же, кто-то умеет так замечательно писать красками! Сразу видно, какой он аристократичный и гордый, а вместе с тем мягкий и ласковый.
Мне даже в голову не пришло, что на портрете может быть кто-то другой, а вовсе не студент, хоть он и показался мне слегка приукрашенным. Глядя на картину, я отчетливо вспоминала, как он разговаривал со мной в поезде между Катринехольмом и Сёдертелье и как сердце у меня перестало болеть, оттого что он так хорошо ко мне отнесся.
Вот и сейчас случилось так же. Печаль и отчаяние ушли.
Желая полностью удостовериться, что портрет изображает именно того, о ком я думаю, я все же подошла к тете и спросила, не знает ли она, чей это портрет вон там, на стене.
— Конечно, знаю, голубушка, — немедля отвечала тетя, — это принц Густав.
— Принц Густав? — переспросила я.
— Да, тебе же известно, что у Карла Пятнадцатого, короля Оскара и принца Августа был брат, по имени Густав. Он умер, когда ему было всего лишь двадцать с небольшим.
— И он был такой красивый? — спросила я, меж тем как голова у меня изрядно пошла кругом. Ведь я ничуть не сомневалась, что этот замечательный портрет изображал моего студента.
— Конечно, красивый, — сказала тетя. — Красивее Карла Пятнадцатого, так все говорят. Его очень любили, и народ отказывался верить, что он умер. В Стокгольме до сих пор ходят разговоры, будто он жив, женат и живет в Норвегии.
— Но зачем же ему делать вид, что он умер? — воскликнула я, с растущим недоумением.
— Ну, не знаю, — сказала тетя. — Говорят, тут замешана женщина, на которой он хотел жениться, но ему запретили, потому что он принц, а она не королевской крови. Он поехал в Норвегию и захворал.
— Но ведь вы, тетя, не считаете, что это правда?
— Спроси Углу, — засмеялась тетя. — Она знает об этом лучше меня. Позднее она не раз видела принца Густава в Стокгольме. Минувшей осенью, например, в день похорон Карла Пятнадцатого.
Я отошла от тети, снова села любоваться портретом принца Густава. Он остался
И все-таки откуда такое сходство?
Глупости, конечно, что принц Густав якобы жив.
Но представьте себе, вдруг бы это была правда! Вдруг бы он вовсе не умер и жил в Норвегии!
Голова у меня впрямь шла кругом, казалось, я вот-вот раскрою тайну.
Глядя на портрет, я пробовала разобраться, в чем тут дело. И вскоре сообразила, как все произошло, как он влюбился, и как устроил свое исчезновение, и как его сын воспитывался в Стокгольме, в твердой уверенности, что родители его — самые обыкновенные люди.
Когда мы с Даниэлем встретили его в Лаксо, он ведь ехал из Норвегии, где праздновал Рождество со своими родителями. Всё это вполне совпадало с тем, что рассказала тетя.
Подумать только, он знать не знал, что его отец — принц, а вот я, Сельма Лагерлёф из Морбакки, знаю!
До чего же увлекательно, невероятно увлекательно, еще увлекательнее, чем «Рассказы фельдшера». [35]
Голова, того гляди, лопнет — так все это странно.
Кому бы я могла рассказать об этом? Ведь меня вроде как привели в масонский дом, в Стокгольм, и познакомили со студентом только затем, чтобы он через меня узнал, кто он такой.
35
Речь идет о книге финско-шведского писателя Цакариаса Топелиуса (1818–1898).
Но представьте себе, в тот самый миг, когда я решила рассказать обо всем самому студенту, мне почудилось, будто портрет заговорил со мною! «Ты, Сельма Лагерлёф, шла сегодня сюда, чтобы доведаться тайн масонского ордена, и ничего о них не узнала. Зато узнала другую великую тайну и будешь хранить ее в молчании, как масон».
Да, разумеется, я буду молчать, как масон. И все же я благодарна, что узнала тайну, ведь это дало мне повод о многом подумать.
Дядя, тетя и важные господа нет-нет выходили посмотреть, не перестал ли народ прибывать. Однако стокгольмцев, видимо, одолело огромное любопытство, поскольку желающим зайти в масонский дом конца-краю не было. Элин и Аллан крепко спали в красивых и мягких масонских креслах. Я сидела под портретом и ничуть не жалела, что так здесь задержалась.
Наконец пришла тетя, разбудила Элин и Аллана. Один из важных господ сказал ей, что, поскольку притоку посетителей конца не видно, они из сочувствия г-же Афзелиус и детишкам нарушат здешние правила и выпустят нас из дома тайным путем.
Длинными узкими коридорами и по лестницам нас провели во двор, а затем мы наконец-то вновь очутились на улице.
В дом номер семь по Клара-Страндгата мы вернулись около пяти. Улла и кухарка стояли внизу в парадной и обсуждали с консьержкой, не пора ли призвать полицейского и не послать ли оного искать нас в масонском доме. Ведь они совершенно уверились, что масоны упрятали нас всех в темный подвал и собираются поужинать Алланом.