Девочка из снов
Шрифт:
Он ничего не говорит. Молчит… А потом зажмуривается, тычась лицом мне в руку.
— Вот и хорошо… Вот и славно. Я сейчас уберусь. Станет получше.
Где-то звенит будильник. Я резко сажусь на кровати. Не так-то просто сходу понять, где заканчивается мой сон и начинается реальность. Несколько долгих секунд я просто сижу, жадно хватая ртом воздух. После встаю и шлепаю в кухню. Во рту сухо. На щеках — слезы. В последнее время тот мальчик снится мне все реже. Я уже почти забыла, как он выглядит. А в этот раз мальчик предстает
Наливаю воды в стакан и выхожу прочь из дома. Мне нужно убедиться, что я свободна! Что я могу идти на все четыре стороны. И что меня не остановят замки и двери. Подставляю лицо прохладному ветру, налетевшему с гор. Ежусь в его прохладных объятьях. Под ногами с хрустом ломаются сучья. Я дохожу до обрывистого края. Вглядываюсь в раскинувшуюся под ногами бездну. На самом деле выступ не слишком высок. Но внизу острые камни, и если прыгнуть с разбега…
— Сана!
Я даже не вздрагиваю. Правда, медлю пару секунд, прежде чем обернуться.
— Что-то ты сегодня рано, Акай, — улыбаюсь я, шагая прямо в его объятья.
— Не спалось. Тебе, как я посмотрю, тоже.
Он скользит черным внимательным взглядом вверх-вниз по моему лицу. Выискивая какие-то признаки надвигающейся депрессии? Наверняка. Он очень и очень заботлив. Каждый раз действует на опережение. Еще бы… Кому хочется, чтобы его любимая игрушка сломалась?
— Я немного волнуюсь перед встречей с Богданом.
Акай поджимает губы.
— Ты можешь туда не ехать. Он один черт ничего не поймет.
— Сегодня четверг, — пожимаю плечами. — Я всегда его навещаю по вторникам и четвергам. Или мне теперь нельзя этого делать?
Акай сощуривается. Его монгольские глаза превращаются в две узкие-узкие щелочки.
— Ты же знаешь, что вольна делать все, что угодно!
— Ну, тогда о чем наш разговор? — я улыбаюсь ласковой кошечкой. — Давай лучше что-нибудь приготовим на завтрак. Чего бы ты хотел?
— А ты не знаешь? — он тоже добавляет легкости в наш разговор. Касается пальцами подбородка, настойчивым движением запрокидывая мою голову. А когда наши глаза встречаются, соскальзывает на шею и дальше… вниз. Ловит сосок, зажимает его между пальцев и легонько оттягивает.
И ведь я уже привыкла. Ко всему. Я смирилась. Но почему-то в этот раз… Не могу. Кажется, если он на меня взберется — я просто сдохну. Господи, ну почему он не переключится? Почему не найдет себе новую жертву? Юную и невинную. Из тех, что ему по вкусу больше всех остальных.
И что потом? Сломает жизнь еще и ей? — не вовремя просыпается голос совести. Это, сука, даже смешно. Почему я думаю о других? А обо мне? Обо мне кто подумает?
— Знаю. Но перед этим тоже не мешает подкрепиться.
Переплетаю свои пальцы с его и тяну за собой к дому. В моих хоромах Акай чувствует себя полноправным хозяином. Он с уверенностью открывает шкафчики, достает продукты и необходимую для их приготовления
— Будешь кофе?
— Лучше завари чайку.
Я достаю коробку с заготовленным баданом. Обдаю заварник кипятком. Засыпаю несколько ложек заварки. А когда Акай отворачивается к плите, быстро добавляю еще кое-какие травки…
Мы завтракаем. Он пьет чай… Я — свой единственный за день кофе. К счастью, то ли мое снадобье оказывается сильнее, чем я могу надеяться, либо Акай и сам не слишком настроен, но в этот раз у нас обходится без секса.
Поправляю волосы перед зеркалом и тянусь к ключам.
— Я тебя отвезу.
— Только отвезешь? Или, может, в кои веки проведаешь сына?
Я не знаю, какой черт дергает меня за язык. Богдан — личное поражение Акая. Разочарование всей его жизни. Встреч с ним тот избегает, как огня. Будто боится, что его болезни заразные. Хотя ни ДЦП, ни глубокая степень аутизма моего мальчика к такому роду заболеваниям не относятся.
На самом деле это ужасно… Ужасно, что наш ребенок — моя единственная возможность напомнить его отцу, что он не всесилен.
Я не знаю, какой черт дергает меня за язык. Богдан — личное поражение Акая. Разочарование всей его жизни. Встреч с ним тот избегает, как огня. Будто боится, что его болезни заразные. Хотя ни ДЦП, ни глубокая степень аутизма моего мальчика к такому роду заболеваниям не относятся.
На самом деле это ужасно… Ужасно, что наш ребенок — моя единственная возможность напомнить его отцу, что он не всесилен.
Акай дергает меня за руку. Легонько так. Чтобы не причинить боли. Он никогда не применяет ко мне силу. И очень этим гордится. Сгребает рассыпавшиеся по спине волосы, собирает их в хвост и так же не больно оттягивает те книзу.
— Конечно. Раз ты так этого хочешь.
В ПНД1 всех женщин обычно стригут под машинку. Меня подстричь не успевают. Потом довольно долго меня будет преследовать мысль о том, какой была бы моя жизнь, не поломайся та чертова машинка? Вдруг он бы не обратил внимания на меня, такую же, как и все, лысую? Но следом за этим я думаю, как бы жила, если бы он прошел мимо… На тот момент мне было всего восемнадцать. Как бы сложилась моя жизнь? Вряд ли хуже.
С Акаем мы знакомимся в ПНД, да… Я — образцовая пациентка, которую не грех показать высоким гостям. Он — крупнейший в крае меценат, приехавший к нам, чтобы у журналистов появился еще один повод для репортажа.
Я до сих пор в деталях помню тот день. Его огромную медвежью фигуру в темном костюме. Брезгливый взгляд, который, достигнув меня, скользит по инерции дальше, но все ж… возвращается. И наш первый с ним диалог.
— Эй! Каргилова… С тобой хочет поговорить Акай Аматович…
— О чем нам с ним разговаривать? — я удивленно хлопаю ресницами.