Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной
Шрифт:
Какое оно вблизи маленькое, несовершенное! Нежность. Не любовь, не страсть, а нежность. Почти что материнская… чудо касания… пальцы осторожно разглаживают складку… философия в складке — тезис — антитезис — синтез… Тезис мужского члена, фаллоса — единство, упругая концентрация центров возбуждения, размножения и выделения, все-в-одном. Антитезис вагины — разъятие и развитие каждого аспекта единого, расточительная дифференциация фаллоса на клитор, уретру и влагалище. Синтез соития, копуляции — слияние тезиса фаллоса и антитезиса
Вздохи, стоны, пальцы впиваются в плечо, дрожащая рука требует более полного слияния… Божество… олимпийское божество, принявшее образ дитя или таковым и являющееся… Божество, требующее преклонения, оно возвышается под свод небес, оно приближается к краю священного экстаза, оно почти что кричит: «Еще! Еще! Еще!»
Горячий дождь проливается на изможденое тело. Омывает лицо. Стекает по животу — тонкие струйки нежными пальчиками касаются клитора жрицы. В голове набухает и лопается оргиастический центр. Трудно дышать. Запах крови. Привкус крови. Все равно. Дальше. Дальше. Дальше…
Отстраняются. Отрываются. Тело скользит вниз. Бессилие. Не от оргазма, ибо такое бессилие имеет привкус пепла, а от чего-то другого — мучительного рождения страшного понимания? Понимания с привкусом крови.
Хлопает дверь. Танька замирает над нами — две подружки обнялись после траха, сидя на полу в луже. Повод для скабрезности, для ревности, для похоти… Поднимаю голову. Лярва в ужасе зажимает рот. Бледнеет. У нее сегодня вообще странная цветовая гамма — вялая самошутка…
Смотрю на Полину. Любовница-малолетка более крепка в своей броне мизантропии и циничности:
— Jy pis my af! У тебя кровь из носа хлещет.
Ничто не вызывает такого умиления, как умирающий организм. Все суетятся и лишь он пребывает в строгой печали приближения к последней границе. За вратами смерти расстилается ад — обширная пустошь для тех, кто не верит в собственный конец.
Хуже нет суеты двух озабоченных баб, особенно если они обе твои любовницы. Смотрюсь в зеркало, смываю кровь, которая все еще сочится из ноздрей густыми потоками. Промакиваю салфетками, бросаю на пол.
Менструация мозга. Зачатия не случилось, и неоплодотворенная мысль вымывается наружу. Если подобное будет регулярно случаться, то пора озаботитиься тампонами для носа.
Гинекология души… Смешно. Вот оно, случилось долгожданное слияние духовного верха и телесного низа — философствуем вагиной, менструируем головой. До чего доводит оральный секс!
— Как ты? — Танька.
— Zayebis\.
— У меня есть датый врач… — Полина.
— Не нужны нам алкоголики! — Танька.
— Ek sal jou donner! С какого бодуна ты, foda-se, решила, что он алкаш?! — Полина (разяренно).
— Ты же сама сказала — поддатый!
— Я сказала — «датый»! «Датый»! Lei diu lei lo mo!
— А при чем тут трипер?! — Танька.
— А не надо yebat'sya с кем попало, striapach! — Полина.
— Сама такая!
Железный аргумент. Дитя задумчиво умолкает.
— Но ведь что-то делать надо…
Кровотечение замедляется. Нос забит. Дышу через рот.
— Приберитесь, — махаю рукой на салфетки и перемещаюсь в кабинет. Мудрая мысль — запирать хотя бы одну комнату на время приема гостей. Не люблю чужих половых сношений на собственном рабочем месте. Свои — сколько угодно. Сколько аспирантов соблазнено среди книжных стеллажей!
Усаживаюсь, ноги на стол, голова запрокинута. Мысли — отсутствуют. Вытекли. Отменструировали. Ни страха, ни беспокойства. Ожидание — что еще выкинет тело? Смерть? Можно ли бояться того, что не является фактом биографии?
Осторожный стук. Скрип.
— Я тебе чай принесла, — дитя бочком пробирается в комнату.
— Спасибо, — гнусавлю. — Очень любезно.
Поднос ставится. Дитя — рядом. Гладит ноги.
— Мне было очень хорошо, — тихое признание. — Я… я… наверное… лесбиянка? Нет! Нет! Не то, чтобы… Ну… меня это… Мне плевать… Echi shite kudasai…
— Ты — не лесбиянка, — успокаиваю. Надо же, беспокоится о правильной ориентации.
— Тогда… наверное… очень развратная? Hnaw-haw? — робость в голосе.
— Такое есть, — соглашаюсь. — Но чуть-чуть. Вот настолько, — показываю.
— Ты не подумай ничего такого… Но меня это правда волнует… Is cuma liom sa diabhal… Я, наверное, всем даю из-за того… ну, чтобы доказать себе, что… Sukebe…
— Что и крепкий мужской член способен приносить наслаждение, — заканчиваю мысль.
— Да. Ты меня, kutabare, не ревнуешь?
— Чуть-чуть. Вот настолько.
— Ты только не думай… Я в любое время… ну, готова… — рука пробирается в промежность. — Если хочешь… Anata no manko ga nurete imasu ka?
— Ты опять обсикаешься, — натужно хихикаю. Что-то раздражает в разговоре.
— Ой! Извини! Biskreta! Я не специально! Ko te jebe! Даже не знаю, как так получилось! Прости!
Звонок прерывает милый диалог. Смотрю на покрасневшую лолиту. Поднимаю трубку. Наитие. Наследник подтверждает:
— Старик скончался. Прощание — завтра. Похороны — послезавтра.
Дележ наследия — уже сегодня, мысленно добавляю. Гудки. Пэр на этот раз милосердно лаконичен.
Пустота. Одиночество. Привлекаю дитя к себе. Сидим обнявшись. Целомудрие грусти.
55. О вреде истории
— Можно пойти с тобой?
Качаю головой, беру цветы, выбираюсь из машины. Близкое дыхание зимы заморозило землю. Набираю воздуха, замираю.
— Буду ждать, — дитя продолжает кутаться в шубку. Сроднилась. — Не прыгай в могилу, даже если он был… был…