Девочка, которая проглотила облако размером с Эйфелеву башню
Шрифт:
Показания сердцеметра: 15 километров.
Дуновение воздуха вырвало Провиденс из летаргии, и оно же побудило ее раздуть ноздри до пределов возможного. Это было сильнее ее. Мерзкий запах, который она так ненавидела, буквально пропитал ее кожу, так резко вернув ей сознание. Даже холодный душ и тот не произвел бы большего эффекта.
Первым ее побуждением было проверить, сохранился ли у нее в трусах пузырек, подаренный Отцом-настоятелем. Она попробовала шевельнуть рукой, но та осталась неподвижной, словно ее сковала невидимая
— Берберы?!
— Боши, — счел нужным пояснить сидевший перед ней человек, дыша ей в лицо своим дромадерским запахом. — Наше племя обитает на всей этой территории, от горной цепи Высокого Атласа до равнины Суса.
Тончайшее обоняние молодой женщины подсказало ей, что совсем недавно во рту у этого дикаря побывали: рагу из барашка, приправленное травами, сладким перцем и капелькой лимонного сока, финики, мятный чай и… козий зад… Трудно поверить, сколько можно узнать о людях, всего лишь принюхавшись к ним.
— Боши? — изумленно переспросила Провиденс.
Ей показалось, что немцы здорово изменились со времен Второй мировой войны.
— Да, боши, — повторил человек — по-французски, но с кошмарным акцентом, таким густым, что хоть режь его ножом. Или берберским кинжалом. То есть бошевским кинжалом.
За его спиной виднелось несколько кожаных шатров. Но из людей, кроме них двоих, нигде ни души. В общем, обстановочка совсем не радовала.
— А почему я связана? — воскликнула Провиденс, пытаясь высвободить руки и в результате стянув свои узы еще крепче.
Человек погладил заросший щетиной подбородок, щелкнул языком и смачно облизнулся.
— Такие прекрасные газели не часто встречаются в наших краях…
Ну вот, нате вам, мало ей было аппендицита, теперь сбывался ее кошмар номер два — похищение. Перед каждым путешествием, которое она, как правило, совершала одна, родные и знакомые имели пагубную привычку предостерегать ее от «похитителей женщин», безнаказанно разбойничавших во всех диких, варварских странах, куда Провиденс имела глупость ездить в отпуск. В Таиланде и в Саудовской Аравии следовало избегать примерочных кабинок, где женщин подстерегали злодеи с ватой, пропитанной хлороформом, готовые усыпить свою жертву, запереть ее в деревянный ящик и отправить на рынок белых сексуальных рабынь, улучшив таким образом статистику своего злодейского промысла. В Марокко ни в коем случае не следовало ходить одной по горам из-за грабителей, обитавших в пустыне, которые ловили белых женщин, насиловали, а потом продавали первому встречному в обмен на энное количество верблюдов, в прямой зависимости от их красоты или в обратной зависимости от характера (чем больше характера, тем меньше верблюдов). Всем давно было известно, что рабовладельческие рынки просто ломятся от блондинок на острых шпильках, которым в один прекрасный день пришла в голову неудачная мысль выйти из туристического автобуса, чтобы пописать в кустиках по дороге в Уарзазат.
Итак, Провиденс угодила в преддверие ада, иными словами, на одну из стоянок кочевников, где мужчины, изнывающие от одиночества, пускали слюни при виде грязного козьего зада. Она даже подумать боялась о том, что они сделают с такой красивой молодой женщиной, как она, заблудившейся в пустыне, да еще в бикини.
— Куда вы подевали мой пузырек? — спросила она у старого развратника, который пожирал ее глазами.
— Какой пузырек?
— Ну, пузырек, который был у меня там…
И она указала ему подбородком на правую сторону своих трусов, едва прикрывавших шрам от операции аппендицита,
— Ладно, забудем о пузырьке. Вы здесь один?
Теперь Провиденс говорила с кочевником как с новым другом, найденным на Фейсбуке. Еще немного, и она начнет обсуждать с ним погоду, а то и цены на бензин — две любимейшие темы французов.
— Я охотился вместе с остальными, но твой запах позвал меня к тебе, моя прекрасная газель. Похоже, я нашел свой обед раньше других…
И он положил руку на плечо Провиденс, а другой рукой начал спускать бретельку ее лифчика. Тщетно молодая женщина извивалась, чтобы избежать прикосновений «боша», — веревка туго стягивала ее тело, а у дикаря была крепкая хватка. Она попыталась взлететь, но ее ягодицы ни на миллиметр не оторвались от пыльной земли, на которой она сидела. Что-то ей мешало — то ли недостаток сосредоточенности, то ли невозможность взмахнуть руками. Кроме того, ей пришлось бы подняться в небо вместе со столбом, но он был глубоко вкопан в землю, и на это потребовалась бы недюжинная сила. А звать на помощь было бесполезно. Если это не помогло ей средь бела дня в битком набитом парижском метро, что уж говорить о пустыне… Ясно, что игра заранее обречена на провал.
Глаза кочевника жадно заблестели при виде обнажившейся груди «прекрасной газели». Он забрал ее, всю целиком, в свою жесткую корявую ручищу и с минуту подержал на весу, довольный ее маленьким размером и тяжестью. Довольный ее гладкостью и теплом. И с вожделением думая лишь об одном — как он сейчас запихнет ее, всю целиком, себе в рот.
Он уже нагнулся к ней.
К своему большому удивлению, Провиденс поняла, что мерзкий чесночный дух исходит вовсе не от него. Она ясно различала в симфонии запахов, пропитавших кожу этого дикаря, оттенки экскрементов, сыра, перца, горелого дерева и козьей шкуры. Всего понемножку, но не чеснока.
— Ей-богу, я прямо щас помру от любви, — с ухмылкой сказал он.
И в тот же миг рухнул как подкошенный на молодую женщину, но не померев, а потеряв сознание, и не от любви, а от жестокого удара по голове.
Над диким жителем пустыни, рухнувшим к ее ногам, стоял другой человек.
Человек, который не был ни диким, ни жителем пустыни.
Человек, которому она столько раз приносила почту.
Человек, который заставил трепетать ее нежное сердечко.
Да, перед ней стоял Лео, величественный и победоносный Лео, держа в руке глиняный горшок для жаркого.
— Одно жаркое для месье, одно! — провозгласил он на манер официантов парижских ресторанов.
Вслед за чем отшвырнул глиняную посудину, которой пришиб марокканца.
— А я-то подумала, что он действительно помер от любви, — сказала почтальонша.
— Ну, по крайней мере, вырубился на добрые полчаса, — уточнил авиадиспетчер, присев на корточки перед Провиденс и стыдливо водворив на место бретельку ее лифчика.
Потом зашел сзади и развязал веревку.
— Что ты здесь делаешь, Лео? — спросила она, впервые обратившись к нему на «ты». Как-никак, он спас ей жизнь. Так они сделали еще один шаг к своей близости.
И молодой человек, впервые услышав, как она назвала его «Лео» и на «ты», ощутил приятную дрожь удовольствия.
— И в самом деле, — сказал парикмахер, чье лицо превратилось в один сплошной вопросительный знак, — что вы там делали? То есть что вы там забыли, в этой самой пустыне?
Я ответил не сразу:
— Именно это спросила меня и Заира. Только не совсем в тех выражениях.
— Заира?
— Да, та девочка, за которой летела Провиденс.
— Да знаю я, кто такая Заира, вы мне уже целый час о ней толкуете. Ну, а что она там забыла, в этой самой пустыне?