Девочка, которой не стало
Шрифт:
— Зашьем-зашьем, Мулигова, не волнуйтесь. А я пока посмотрю. Она могла сломать ребра.
Мать переместилась на кончик стула и впилась взглядом в Аиду.
— Все у нее в порядке, я смотрела. Просто она головой ударилась! Так и знала, что застряну тут на весь день. У меня другая дочь дома осталась. Можно побыстрее?
— Речь вообще-то о здоровье вашего ребенка, — Аида еще пыталась держаться в рамках врачебной этики общения с посетителями. — Давайте вы не будете мне указывать, как быстро я должна работать. Или вы оставили младшую девочку одну? Тогда я
Мулигова что-то пробормотала, присыпав парой матерных выражений, и села обратно.
Аида стянула с девочки футболку и ужаснулась худобе ее тела, а больше — синякам и гематомам, покрывавшим кожу пестрым буро-бордовым ковром. Опешив от неожиданности (хотя такой ли уж неожиданности?), Аида возмущенно обернулась к женщине.
— А это она тоже упала?!
— Конечно. Я уже сто раз тебе сказала, что она часто падает… — женщина на мгновение задумалась, — ну и младшая пару раз стукнула ее чем-то, было дело.
— Вы серьезно? — Аида аж задохнулась от такого наглого вранья. — Я врач. Вы думаете, я не отличу синяк от падения от побоев? Вы ее били. Опять.
— Не бил ее никто! Кожа у нее нежная, вот и проступает. Она на козырек прямо упала и скатилась. И потом на лестницу.
Краем сознания Аида понимала, что скатывание по козырьку должно было наоборот смягчить удар, но вид девочки настолько ее шокировал, что она молча продолжила осмотр, пытаясь понять, как вести себя дальше. Падение со второго этажа казалось теперь маловероятным — как и тогда, когда Мулигова привезла ее с переломом пальцев, сказав, что та прищемила их дверью. На теле девочки обнаружились свежие синяки, и Аида сообщила об этом старшему врачу, который вроде как вызывал службу опеки. Чем дело закончилось, Аида не знала. Ее сердце сжималось, но она по привычке старалась отстраниться от боли сидевшей перед ней девочки, иначе душу разорвало бы на кусочки. В голове не укладывалось, как кто-то мог так искалечить собственное дитя.
Внезапно девочка обмякла прямо у Аиды в руках. Ее губы посинели, глаза закрылись. Она потеряла сознание.
— Йа Аллах! — Аида быстро уложила девочку обратно на кушетку и бросилась за нашатырем.
Мать не шевелясь смотрела за ее попытками привести малышку в чувство, пока Зарема спешно брала кровь из маленького пальчика. Аида прикусила губу, чтобы не спросить, есть ли этой женщине вообще какое-то дело до дочери, но… это, в конце концов, не ее дело. Какой смысл лезть? Эта горе-мамаша пошлет ее подальше, а то и чего доброго заберет бедную девочку, не дав оказать помощь.
Когда девочка понемногу пришла в себя, губы женщины исказила гримаса — то ли своеобразная радость, то ли досада на то, что она не умерла. Аида погладила черную головку и улыбнулась, чтобы приободрить девочку, но та, замерев, смотрела на нее, как на загадочное существо, от которого не знаешь чего ждать.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Аида. — Тебе лучше?
Та перевела взгляд на мать, потом слабо кивнула, хотя лицо ее все еще было жутко бледным. У Аиды мелькнуло подозрение, что часть синяков и бледность могут
— Операционную сейчас подготовят, — сказала она матери. — Я сейчас вернусь.
Она вышла из палаты и несколько раз глубоко вздохнула. Избитое тело девочки не шло из головы. Если у нее рак крови, можно ли доверить ее измотанный организм такой матери? А если не рак, то, значит, она, Аида, просто должна обеспечить медицинскую помощь и отправить бедняжку обратно в этот дом пыток? А что еще она может сделать?
Аида еще немного подумала, потом все же решилась и достала телефон.
— Алло, Ахмед Имранович?
— Да, Аида, — пожилой врач всех подчиненных называл по имени, особенно многочисленных племянниц, одной из которых и являлась Аида, — слушаю. Что случилось?
— Тут девочку привезли Мулигову, помните, может? У нее травма головы и… снова следы побоев.
— И что? Ты забыла, как обрабатывать раны? Или хочешь, чтобы я тебе мазь от синяков принес?
— Нет, я не о том. — Аида почувствовала себя первокурсницей на первом семинаре. — Как вы думаете, мы должны сообщить в опеку? Мы же должны?
— Из-за пары синяков?
— Тут не пара синяков, Ахмед Имранович. На девочке живого места нет. И, возможно, она не упала, как утверждает мать, а ее чем-то ударили. Мне кажется, отправлять ее обратно в эту семью небезопасно…
В трубке послышался тяжелый вздох.
— Аида, ну ты как с Луны свалилась. Какой смысл сообщать? Мы же обращались в прошлый раз, помнишь? И еще год назад, пока ты тут не работала, обращались, я их помню. И что? Девочка до сих пор в семье, как видишь, и мамаша не исправляется.
— Мать ее тут сидит. Может, опека шуганет их, я не знаю? Нельзя же вот так оставлять. Мне ребенка жалко.
— Понимаю. Но знаешь, что скажет опека? То же самое, что и в тот раз. Да, ужас-ужас. Но дети иногда сами напрашиваются. И сами эти из опеки наверняка своих ремнем прикладывают при случае. Конечно, иногда родители перегибают. Что ж теперь, забирать ее из семьи? А думаешь, в детдоме ей будет лучше? Там вообще не пойми как с детьми обращаются и не пойми кого воспитывают. Тебе любая опека скажет, что семья лучше.
— А если в другой раз ее убьют?
— Ну что ты такое говоришь! — возмутился врач. — Какой убьют? Они же ее родня. Да, мы и воспитываем детей строго, но мы не звери какие-то. Не бери в голову, поняла? Не вмешивай опеку. Они сами разберутся. Это семейное дело.
— Ахмед Имранович… Дядя, может, ты все-таки на нее посмотришь?
Трубка издала сердитый вздох.
— Сейчас подойду.
Завершив вызов, Ахмед Имранович по привычке почесал черные, жесткие, как обувная щетка, усы и потер кончик носа. Он еще немного посидел в кресле, потом смирился и закрыл окно браузера с новостями на экране компьютера. Он поднял с кресла вполне еще крепкое тело, которое отделял от идеала тридцатилетней давности большой, как бараний курдюк, торчавший из-за ремня живот, и неспешно вышел из кабинета.