Девочка Лида

Маклакова Лидия Филипповна

— Погубить меня, видно, хочешь, — начала, переходя от сердитого к жалобному тону, Матрена. — Хочешь показать тетеньке, что вот, мол, не смотрит няня за нами, в грязи, мол, нас водит.

Лида принялась с жаром уверять, что совсем она этого не хочет показать, что она…

Но тут Любочка увидала через стеклянную дверь папу и громко всем объявила об этом. Лида замолчала на полуслове. Матрена отошла в сторону.

Дверь отворилась. В комнату вошел папа, а за ним приехавшая высокая гостья — тетя Екатерина Петровна.

— Вот это мой мальчуган — первый номер, а это — номер второй, — говорил

папа, представляя Колю и Жени. — А это — девчурки. — И он подвел к тете Лиду и Любу.

Катерина Петровна нагнулась и поцеловала в лоб трех старших детей; Жени же она подняла с полу и расцеловала в обе пухлые щечки.

Тетя была худощавая нарядная, с тонкою талией, такая высокая, чуть ли не с папу ростом. Большие глаза смотрели серьезно из-под темных бровей, а маленький рот, показалось Лиде, как будто совсем не умел улыбаться.

— Которая же старшая? Я так давно не видела, забыла совсем. Да неужели же Любочка переросла Лиду? — спросила тихим, необыкновенно ровным голосом тетя.

Голос ее не понравился Лиде.

— Переросла, давно переросла, — отвечал папа. — А Лида у нас вовсе не растет, так и остается малышкой, маленькой обезьянкой.

Папа выдвинул Лиду вперед и поставил посередине комнаты, как раз напротив тети.

Лиде вдруг сделалось ужасно неловко. Она вспомнила свой разговор с мамой и покраснела до ушей. Тетя так пристально смотрела на нее серьезными темными глазами, точно хотела по лицу отгадать, о чем она думала. Лиде захотелось убежать куда-нибудь, спрятаться, а папа как раз взял ее за руку и притянул еще ближе.

— Как вы находите, на кого она похожа? — спросил он тетю.

— Не знаю, право, — отвечала тетя, еще пристальней поглядев на девочку. — На мать не похожа, на вас тоже нет.

— На вас, на тетю похожа. Вы вглядитесь только — портрет.

Катерина Петровна смерила глазами маленькую худенькую фигурку, стоявшую перед ней, покачала головой и ничего не ответила, но Лида вспыхнула пуще прежнего. Ей показалось, что тетя недовольна таким сравнением. Она взглянула на свое замазанное, измятое платье, на свои красные, немытые руки и на тетин длинный шлейф и ее отличные перчатки, и ей стало досадно, зачем она не принарядилась, как приказывала Матрена. Она уже забыла о своей похвальной правдивости и Думала только, что, будь она поизрядней, тетя, может быть, и не смерила бы ее таким недовольным взглядом.

Лида вырвала свою руку из папиной и убежала в угол, к окну.

Тетя не долго просидела на этот раз в детской, к удовольствию Матрены и Лиды. Она скоро поднялась со своего кресла, обошла комнату, беглым взглядом окинула в ней все предметы, мимоходом провела пальцем по пыльному зеркалу, потрепала по щечке Жени и вышла.

Долго в этот вечер не могла Матрена угомонить своих питомцев. Все ее возгласы: «Тише, дети! Да замолчите ли вы? Спать пора!» — не привели ни к чему. Разговорам не было конца. Едва лишь утомленная приказаниями и упрашиваниями опускала она на подушку голову, как с трех подушек в трех кроватках подымались три головы и начинались новые споры и беседы.

— И ты можешь говорить, что она тебе нравится! — говорила Лида, сдерживая по возможности голос и с гримасой боли прижимая левой рукой правую, которую только что ушибла о железную спинку кровати,

размахивая руками во время разговора.

— Да чем же она дурна? — старательным шепотом спрашивала Любочка, с любопытством подняв голову над подушкою. — У нее какое платье отличное!

Так разве я тебе про платье говорю? Ты послушай только, какой у нее голос.

— Ну какой?

Такой ровный-ровный, ужасно гадкий! А еще, мне кажется, она злая.

— Почему?

— Так. Она никогда не смеется, не улыбнется даже. Заметила ты, Люба?

— Да, это правда. Только, ты помнишь, мама нам говорила, что она была больна очень. Может быть, у нее и теперь что-нибудь болит, оттого она и не смеется.

— Ну, могла бы улыбнуться хоть разик.

— А какие у нее часы славные — чудо! Золотые, большие, будто у мужчины.

Коля был очень рад, когда мама купила ему подтяжки, как у папы, как у мужчины. Он вообще любил все мужское.

— Все-таки я рада, что она приехала, — сказала Любочка. — Теперь все пойдет хорошо.

— Все пойдет очень гадко, я уж знаю! — чуть не крикнула Лида и даже приподнялась на постели. — По мне, уже или мама с няней пусть будут старшие, или уж никто. С Матреной можно отлично ладить — спит себе целый день, — можно устраивать все, что захочешь. А ей, то есть тете, я, наверное, ни в чем не понравлюсь. Она меня опять не полюбит, как в прошлый свой приезд. Я это уж сегодня заметила.

— Почему?

— Да так, уж я знаю. Так она посмотрела… Долго еще продолжались разговоры в том же духе, долго еще рассуждали и разбирали по ниточкам новую тетю. Заметили ее строгие глаза, гладкие волосы, чудесный воротничок и черное с камешком кольцо на левой руке.

Для большего удобства Лида перелезла на постель к Любе. Няня никогда не позволяла этого — но ведь няня не позволяла и болтать Бог знает до каких пор ночью.

Матрена уже давно спала. Было половина двенадцатого, когда наконец все смолкло и успокоилось в детской.

Глава VII

Прошло несколько дней, и на всем стало заметно присутствие тети. Все в доме приняло какой-то особенно парадный, необычайно аккуратный вид.

Мама любила чистоту, няня тоже усердно соблюдала порядок; но это было не то: теперь все точно глянцем покрылось, так и блестело, как лакированное. Аксюша бегала с половыми щетками и пыльными тряпками вдвое больше прежнего. Матрена жаловалась, что ей вовсе покою нет, а Лида ворчала:

— Что же это за наказание! Нельзя по полу на коньках ездить; нельзя качаться, повесившись на ручку двери; на диван нельзя с ногами сесть. Все нельзя да нельзя!

Тетя замечала, что для коньков бывает зимой лед, для качанья будут летом качели на даче, а ерзать по мебели в обуви никогда не годится, ни в какое время года, так как мебель от этого портится, да и платье страдает.

Тетя завела строгий порядок в распределении ежедневных занятий. В семь часов дети должны были быть на ногах. Теперь нельзя уже было потянуться, поваляться минутку-другую в теплой постельке, как делалось, бывало, прежде, когда няня с добродушной улыбкой только подходила, похлопывала по спине, поглаживала по животику с обыкновенною своею приговорочкой: «Расти велик, будь счастлив!»