Девочка Надя, чего тебе надо?
Шрифт:
Стала пальцами отстукивать что-то но стеклу. Под трамвайный грохот. Вот колеса, они всегда что-то такое напевают, что-то у них там вертится, какая-то своя мелодия.
И пальцы но стеклу.
Только мелодия не сразу возникает, не сразу.
Но возникает.
Под пальцами, по стеклу.
...Надежда, я... — осторожно пальцы коснулись стекла, теплого от солнца, — Надежда, я... вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет... Когда трубу к губам приблизит и острый локоть отведет... Надежда, я останусь цел:
И мчался этот трамвай, набитый до предела, и окраина рабочая была за окнами, неслась в жаре, в пыли, и пальцы Нади едва стекла касались... А мелодия, слова — соединились в такт трамвайным колесам.
...Но если целый век пройдет, и ты надеяться устанешь, Надежда, если надо мною смерть развернет свои крыла, ты прикажи, пускай тогда трубач израненный привстанет, чтобы последняя граната меня прикончить не смогла...
Входили люди, выходили, и трамвай так повернул, что стекло, за которым сидела Надя, совсем стало золотым, жарким, слепое от солнца стекло, и пересаживались пассажиры на сторону теневую — такое горячее солнце ударило по этой стороне, но Надя не пересела, а только глаза прикрыла, а пальцы все отстукивали но стеклу:
...Но если вдруг, когда-нибудь, мне уберечься не удастся, какое б новое сраженье ни покачнуло шар земной, я все равно паду на той, на той далекой, на гражданской, на той единственной гражданской, и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной...
Вот и остановка, нужная Наде. Все дома здесь одинаковые — блочные, в пять этажей, первой застройки.
Был тут раньше пустырь, всем ветрам открытый, а теперь — дома, на которых какой-то заботливый человек догадался написать (на каждом!) черной краской несмываемой огромные цифры: 7, 8, 18...
Улица имени Юрия Гагарина.
Май, ветер. Хотя бы дождь пошел, и Волга здесь, кажется, не так далеко, а такое ощущение, что вся эта улица в степи стоит.
Леши, отца Лизы, дома не оказалось.
Соседка открыла. Молодая еще женщина, но замотанная детьми — они высыпали в коридор и глазели на Надю. Она даже и посчитать их не успела.
Нет его, —сказала женщина. — Что-то он громыхал с утра. И рубль у меня просил. Я ему молочные бутылки отдала.
Давно ушел? — спросила Надя.
Да не так уж и давно, —ответила женщина. — Вы проходите...
Спасибо, — сказала Надя. — Где тут у вас посуду ближе всего принимают?
А у пельменной, во дворе, — охотно сказала женщина. — Там они все и собираются.
Надя сразу заметила Лешу. Он стоял где-то в середине огромной очереди к ветхому сарайчику, где за окошком принимали посуду, а принимал ее, ловко собирая с прилавка пустые бутылки, отставляя в сторону ненужные, безошибочно кидая мелочь на алюминиевую тарелку, красномордый, здоровый парень в синем
Леша, — подошла Надя. — Пошли.
А-а... — не удивился Леша. — Куда мне идти? Я час стою, уже недолго остаюсь.
Да отдай ты эти бутылки! — сказала Надя. — Вот ему отдай. — Она показала на парня, стоявшего за Лешей .— Есть у меня деньги. На пиво тебе хватит.
Леша, не сопротивляясь, отдал свою авоську парню и пошел за Надей.
Ты знаешь, что Лиза в милиции? — спросила на ходу Надя.
В какой милиции? — Леша даже остановился. — Ты что?
Ох, Лешка! — вздохнула Надя.
Погоди, — сказал Лешка. — Я ничего не соображаю .Милиция... Ты видишь, я не в себе... — он пытался улыбнуться . —Ты не обращай внимания, что я побрился и рубашку переменил, а не в себе... Ты вроде бы на пиво обещала ...
Вот, — Надя протянула ему трешку.
Здесь много, — сказал Леша. — Я сдачу принесу.
Принеси, — сказала Надя. — Сдачу. Леша сразу заторопился.
Ты... — сказал он. — Ты вот здесь, около газет постой». Почитай, как там и что... А я сейчас, я быстро...
Надя остановилась около газетного щита .
Газеты были вчерашние, оборванные там, где телевизионная программа. Рыжая газета, вся на солнце выгоревшая, но Надя прочитала, что осталось — про Ирландию. Католики, протестанты. Военные машины на улицах. А в Португалии «Броненосец Потемкин» идет! Вот это здорово!
Надя еще раз прочитала и, оглянувшись, оторвала это сообщение и положила в сумку.
А тут и Леша появился. В руке у него было эскимо на палочке.
— Вот, на сдачу купил, — сказал он. — Тебе. Он вполне пришел в себя.
Ну, вот что, — Надя взяла эскимо. — Я временно переселяюсь к тебе. Ну, на месяц, два. Сколько там твое лечение займет.
Какое лечение? — тревожно спросил Леша. — Ты что это придумала?
Обыкновенное, от водки, — сказала Надя. —А Лиза со мной поживет. Пока что.
Вот, значит, как! — Леша заволновался. — Без меня меня женили! Да кто тебя уполномочил!
Слова-то какие знаешь! — усмехнулась Надя. — Как ты его с утра выговорить смог. Уполномочил. Надо же!
Чего ты в чужую жизнь лезешь? — Леша говорил громко.
Прохожие останавливались. Очень эта сцена смахивала на самый заурядный скандал мужа и жены. Останавливались, слушали.
Ну, ты! Чего? Чего надо? — кричал Леша прохожим. —Иди, иди! Валяй отсюда!
Не хочешь сам, Леша, я тебя принудительно положу. —Надя говорила спокойно. —Направление я тебе сделаю. Не думай, что это так просто. Люди месяцами ждут. Мучаются. Да ты... Что, плохо, Лешка? Смотри, мокрый весь... Пошли, посидим...