Девственница
Шрифт:
– Молодец ты, Маринка, самый дефицит привезла. Ой, да и мясо, и сосиски! Мы этого уж давно не видим. Я все чего-то болею, на больничном, говорят, в больницу надо ложиться на исследование, а куда я этих брошу, вот так и перемогаюсь: день-два на работу выйду, а там опять в койку, кашель замучил.
Маринка пила, ела в три горла, кивала головой. Когда надо, строила лицо, какое надо, а сама думала: "вот подвезло - теперь бабка здесь незаменимая. И придумывать не надо - приехала, мол, просто погостить, а тут вот что..."
– Слушай, Ларис, - твердым голосом заговорила она, - я тебя спасу!
– Как, Маришка, как?
– заволновалась Лариса.
– Сил совсем не осталось, чувствую,
– Короче и ещё короче, - сказала Марина, пристукнув ладонью по столу.
– Я к вам бабу Пелагею привезу. Она ещё ой-ой. Здоровенькая, бойкая и характер, какой надо. И она сама все о деревне последнее время вспоминает. Даже при Саньке говорила про то, что сюда хочет.
Лариска аж зашлась, порозовела, а то была бледно-желтая, - руками замахала: да ты что, Маришка, а ты как же? Ведь работаешь дни и ночи, Санька рассказывал (а ещё что Санька рассказывал?) Ведь тебе без Пелагеи труба, кто сготовит? Нет, я несогласная, как-нибудь, может, оклемаюсь...
– Ага, - сказала осуждающе Марина, - будешь вот так дома ломить и нервы тратить, а болезнь тебя забирать? Ты, не дай Бог, ещё помрешь, а что? Вовремя за болезнь не возьмешься, все может случиться. И куда твои эти пойдут? По миру. А я - человек самостоятельный. Подумаешь, домашнего борща не поем, вечером белье замочу, а через денек постираю, ну, квартиру пореже буду убирать. Это, тетка моя милая, не смертельно. А вот тебе свой хороший человек нужен.
Лариска рыдала. Действительно, это был выход. Палагу она зна - ла, как положительную, добрую, но строгую женщину, а уж если она сама хочет сюда, в деревню, значит, время пришло к родным местам идти. А боли у нее, Лариски, конечно, очень сильные, она все терпит днем, чтоб ребята не заметили, не пугались, а ночью корежится, кашляет в подушку, черемуховый цвет пьет, чай с липой, в лес ходит продышаться, но все равно - это не больница: там её исследуют, что надо сделают и, глядишь, она ещё поскачет по белу свету, детей совместно с Палагой на ноги подымет, а там уж, как Бог положит.
Проснулась Марина, как в раю: постель мягкая, кровать, а не тахта, пуховик, одеяло ватное, теплое, со свежим бельем-Лариска уж расстаралась. Потянулась, посмотрела в окошко - двойные рамы, а между ними вата стародавняя, рамы, конечно, не раскрываются на лето, вынимается внутренняя и все. Даже форточки нет, весь воздух из дверей. Тихо кто-то прошмыгнул под постель. "Кот, - подумала Марина, - но у кота совсем другой хвост! О Господи, да ведь она в деревне! Тут хоть золотые простыни и серебряные покрывала, - жить невозможно". В туалет бежать через весь участок, и садиться на тычку, с куском газетки на подтир. Правда, Лариска поставила что-то вроде ночного горшка к её постели, но напротив похрапывал Славка и вообще. Сразу улетучились и "тихо", и "хорошо". Плохо. Душно. Скорее надо сматываться быстрыми ногами назад, в Москву. Сплавить бабку и жить да поживать и, как говорится, добра наживать. Вот только вопрос с деньгами. Придется ей с одного вклада снять, хотя жалко - жуть. Но бабке надо дать, а то ведь вернется вмиг, и себе оставить, на зарплату её в сто рублей да на подачки кое-какие не проживешь. Надо что-то придумывать...
Она быстро вскочила с постели. Лариска уже возилась на кухне, что-то жарила-парила. Явно для неё и явно думает, что Марина тут поживет, пока она в больницу оформляться будет. Нет. Надо уезжать. Скажет, что ночные записи всю неделю и точка. Засиживаться тут нет никакой возможности. Бе-жать. И Марина убежала. Лариска расстроилась, потому что завела пирог с грибами, винегрет, забила курицу... И все зря. Гостья бормотала, что должна быть в Москве (а вчера вроде бы об этом разговору не было),
Приехала Марина радостная. Грохнула на стол подарки из Супонево: грибы, огурцы, яйца, курицу-свежатину. Бутылку самогона ещё взяла. С бабкой надо хорошо выпить, а уж потом исподволь начать беседу, от которой, Маринке так казалось, зависит её, Маринина, судьба.
Сели за стол. Марина пожарила курицу, бабке не разрешила: сказала, сиди, отдыхай, я все сама сделаю. Красиво накрыла, откупорила бутылку, перемешивая с соком (тоже из деревни), налила в гостевой штоф. Пелагея глазам не верила - давненько не была Маринка такой ласковой, сноровистой, такой уважительной. Пелагея сидела, сложив руки, и не могла нарадоваться: может, ещё и наладятся у неё отношения с Маринкой, может, у той какие личные передряги были? Выпили по рюмке, по второй, закусили вкусно. Пелагея нахваливала Ларискину стряпню и саму Лариску.
Маринка подтверждала, что да, баба она хорошая, но вот не везет ей люто.
– Дак что, Иван-то сидит? Или ещё что?
– Иван сидит - это одна беда, а вот сама Лариска - плохая, - грустно сказала Маринка, наливая по третьей.
– А что так?
– всполошилась от любопытства и беспокойства Пела-гея.
– Да болеет она сильно.
– Тут Маринка в красках и подробнос-тях, но кое-что утаивая, чтоб не пугать бабку, рассказала, как живет Лариска: и что дом - полная чаша, и дети ухоженные и тихие, все бы ничего, но вот привязалась к ней какая-то простуда - никак не отойдет, кашляет, насморк такой, что глаза не видят, слабость. Доктор из города приезжал, сказал, что её в больницу на уколы надо, дней на десять, без уколов инфекция может дальше пойти. Лариска отказалась - детей-то девать некуда, тогда врач ей сказал, что если она так будет относиться к своему здоровью, то вообще может сердце не выдержать, и она детей сиротами оста-вит. Бледная стала, худая, все время на больничном, на день-два выйдет и опять дома...
Тут Пелагея поняла все Маринкины подходцы - и закуски, и вин цо, и ласку. Ах, стерва! Это она её выжить хочет! Поди, здорова Лариска, как кобыла, а уж заедешь, не выедешь!
– Ты чего, меня спровадить решила? На Лариску болезни нагнала?
– Дура ты старая, Пелагея Власьевна. С чего бы мне такое придумывать? Я их проведать поехала, ты-то ведь задницу не поднимешь, чтобы хоть раз в три года племяшку навестить! Меня Лариска просила: может, бабушка приедет хоть на недельку. Но я тебе это даже не сказала, потому что знаю, как ты про меня думаешь. Да наплевать тебе на родных людей, все боишься квартиру мне оставить, даже на несколько дней. Эх, ты! Да них посмотреть - сердце кровью обливается. Да не уезжай ты никуда, пошла ты! Я возьму за свой счет, кое-чего продам и поеду к ним, а ты тут сиди. Но Лариске правду скажу: боится бабушка из квартиры нос высунуть, что я тут же от неё хату отсужу. Пошла ты!
Пелагея заметалась: как же так, что подумают о ней деревенс - кие, хотя и, действительно, было наплевать на них Палаге, отвыкла она от них. Но, чтоб плохо думали - этого нельзя никак, и Лариска, конечно, больная, только насколько... Конечно, Маринка свой интерес блюдет, это ясней белого дня, но ведь и то правда, что дети ещё малые и одни останутся. А Маринка, стерва, все может, возьмет да удует в деревню, когда Пелагея спать будет. И там по деревне трезвон пустит. Ох, стерва, вляпала Палагу в непромокаемое! Ладно, успокаивала она себя, на недельку-то чего не съездить? Не будут же её держать на привязи, соберется да уедет,как только Лариска из больницы выйдет.