Девственницы-самоубийцы
Шрифт:
— Убирайтесь, — потребовала Мэри. — Это наш вяз.
Они стояли, повернувшись лицами не к рабочим, а к дереву, прижимаясь к его коре щеками. На ногах у Терезы и Мэри были туфли, а Бонни и Люкс выбежали босыми, отчего многие из нас сочли попытку спасти дерево спонтанной, а не продуманной заранее. Девушки обняли ствол, который возвышался над ними, уходя в пустоту.
— Девочки, девочки, — произнес бригадир. — Вы опоздали. Дерево уже погибло.
— Это вы так считаете, — возразила Мэри.
— Там поселились жуки. Надо его спилить, чтобы зараза не перекинулась на другие деревья.
— Нет никаких научных подтверждений тому, что, убив дерево, вы предотвратите заражение, — заявила Тереза. — Эти деревья очень древние. Эволюция научила их самих бороться с паразитами. Почему бы не оставить все как есть, чтобы природа сама разобралась
— Если все пустить на самотек, деревьев вообще не останется.
— Спилить их все, и тоже ничего не останется, — заметила Люкс.
— Если бы корабли не привезли сюда грибок из Европы, — продолжила Бонни, — ничего вообще бы не произошло.
— Девочки, этого джинна уже не загонишь в бутылку. Мы вынуждены применить нашу технологию, чтобы попытаться хоть что-то спасти.
Честно говоря, этого разговора могло и не быть. Мы собрали его воедино, пользуясь отрывочными сведениями, и можем ручаться лишь за общий смысл: сестры Лисбон нажимали на то, что деревья справятся с болезнью собственными силами и что люди слишком много на себя берут, считая, что могут им в этом помочь. Многие, впрочем, решили, что говорилось это, так сказать, для отвода глаз. Именно этот старый вяз, как доподлинно известно, был любимым деревом Сесилии. Его смолистое дупло еще хранило след ее ладошки. Миссис Шир вспоминала, что по весне Сесилия часто останавливалась под этим вязом, пытаясь поймать на лету пропеллеры его семян (у нас и самих возникают перед глазами эти зеленые семечки, спрятанные внутри тонкого волокнистого крылышка, и то, как, вращаясь, они слетают к земле, но мы не уверены, были это семена вязов или каштанов, а под рукой у нас нет ботанического справочника, настольной книги всех радетелей природы). Во всяком случае, многие из наших соседей подумали, что дерево просто напоминало девушкам о Сесилии. «Они не пытались спасти вяз, — объясняла миссис Шир. — Они хотели сохранить память о сестре».
Дерево тем временем окружили тройным кольцом: сначала бледные лица сестер Лисбон вокруг ствола, за ними рабочие Парковой службы в зеленых форменных комбинезонах и чуть поодаль — разноцветное кольцо зевак. Постепенно хмурясь, рабочие пытались уговорить девушек, урезонить, предлагали покатать их на грузовике, но в итоге в ход пошли угрозы. Бригадир отпустил подчиненных на ленч, посчитав, что девушки откажутся от своей затеи, но и сорок пять минут спустя они все еще стояли, опоясав дерево живым кольцом. Наконец бригадир направился к дому, чтобы поговорить с мистером и миссис Лисбон, но, к нашему удивлению, те не предложили свою помощь. Они вместе открыли дверь, причем одной рукой мистер Лисбон обнимал жену за плечи, едва ли не впервые так откровенно демонстрируя свою привязанность.
— У нас распоряжение спилить ваш вяз, — заявил бригадир. — Но ваши дочери нам мешают.
— С чего вы взяли, будто дерево болеет? — спросила миссис Лисбон.
— Вы уж мне поверьте. Мы-то знаем. У него желтые листья. Верней, у него были желтые листья. Эту ветку мы уже спилили. Господи боже мой, дерево уже мертво.
— Мы за аритекс, — вставил мистер Лисбон. — Вам знакомо слово? Дочь показывала нам статью в журнале. Это куда менее агрессивная терапия.
— И она не срабатывает. Послушайте, мы оставим это дерево, и через год погибнут все остальные.
— Судя по всему, именно к этому и идет, — возразил мистер Лисбон.
— Мне не хотелось бы вызывать полицию.
— Полицию? — с недоумением переспросила миссис Лисбон. — Девочки стоят на своем участке. С каких пор это считается преступлением?
Бригадиру пришлось отступить, но свою угрозу он так и не выполнил. Вернувшись к грузовику, он обнаружил сразу за ним синий «понтиак» мисс Перл. Штатный фотограф из газеты уже вовсю щелкал камерой (эти снимки появятся затем в печати). Не прошло и часа с тех пор, как сестры начали свою осаду, а мисс Перл была уже тут как тут, но она ни за что не хотела признаться, кто предупредил ее о происходящем. Кто-то предположил, что девушки сами позвонили ей, стремясь устроить скандал погромче, но узнать наверняка уже нельзя. Фотограф продолжал съемку, когда бригадир велел рабочим сесть в грузовик. На следующий день в газете появилась небольшая заметка, и рядом с ней нечеткая фотография: сестры Лисбон обнимают дерево (Экспонат № 8). Казалось, они поклоняются ему, подобно юным дриадам. По фото никак нельзя сказать, что дерево оканчивается голым обрубком всего
«В среду четыре сестры Сесилии Лисбон (девочки из восточного пригорода, покончившей с собой прошлым летом, чей поступок привлек внимание к поистине национальному масштабу проблемы подростковых самоубийств) подвергли себя значительному риску в попытке сохранить вяз, который был особенно дорог Сесилии. В прошлом году дереву был поставлен диагноз — заражение голландским жуком, — и нынешней весной его должны были уничтожить». Из этой цитаты видно, что мисс Перл придерживалась теории, которая объясняла поступок девушек желанием спасти вяз в память о сестре; зная о дневнике Сесилии, мы не видели смысла спорить. Так или иначе, когда мы, спустя годы, заговорили об этом с мистером Лисбоном, он решительно воспротивился подобному толкованию: «Деревья были страстью Терезы. Это она знала о них все. Могла перечислить все виды, какие только бывают, рассказать, насколько глубоко каждое пускает корни. По правде говоря, я не помню, чтобы Сесилия интересовалась растительным миром».
Лишь после того как сотрудники Парковой службы отъехали прочь, девушки разорвали свою живую цепочку. Потирая затекшие руки, они вернулись в дом, не бросив даже мимолетного взгляда на нас, высыпавших на соседские лужайки. Чейз Бьюэлл слышал, как, поднимаясь на крыльцо, Мэри сказала: «Они еще вернутся». Мистер Патц, стоявший в числе других наблюдателей, вспоминал: «Я был на их стороне. Когда парни из Парковой службы укатили, я чуть в ладоши не захлопал».
Дерево выжило, на какое-то время. Руководствуясь своими списками, Парковая служба двинулась дальше по улице, спиливая вязы в нашем квартале, но больше ни у кого не хватило решимости воспротивиться. Так ушел в небытие вяз Бьюэллов, вместе с качелями из автомобильной покрышки; вяз Фузилли исчез, как и не бывало, в один прекрасный день, пока мы не вернулись из школы; да и вяз Шалаансов тоже сгинул. Вскоре Парковая служба занялась другими кварталами, хотя забыть о наших вязах нам, да и сестрам Лисбон тоже, не давал все тот же навязчивый стрекот пилы.
Начался бейсбольный сезон, и мы потерялись в зелени игровых полей. В старые времена мистер Лисбон порой приводил девочек посмотреть игры городских команд, и они сидели рядком на трибуне, как и все вокруг, завороженные зрелищем. Мэри, улучив минутку, подходила поболтать с девчонками из «группы поддержки». «Ей хотелось стать одной из нас, но мать ни за что не разрешила бы, — рассказала нам Кристи Маккалхан. — Я показывала ей, бывало, основные движения, и у нее совсем неплохо получалось». Еще бы, мы-то сами уж точно предпочитали смотреть на сестер Лисбон, а не на дурацкую «группу поддержки». Когда счет бывал почти равным, они кусали кулачки и верили, что каждый мяч, взмывавший высоко над полем, принесет «нашим» желанную победу. Они качали головами, а потом, как раз когда мяч падал, не долетев до зоны, в рукавицу дальнего игрока, вскакивали, готовясь завопить от восторга. В год, когда произошли все эти трагедии, девушки не посетили ни единой игры, да мы и не ожидали встретить их на стадионе. Постепенно мы перестали высматривать их лица на зрительских местах и забираться под трибуны, чтобы увидеть то немногое, что можно было различить издалека — сестры Лисбон, вид со спины.
Хотя мы сочувствовали сестрам и продолжали думать о них, они потихоньку начали ускользать от нас. Их образы, которые мы лелеяли в памяти, — в одних купальниках девушки перепрыгивают через садовый водомет или убегают от тугого шланга, похожего на гигантскую змею, — стали тускнеть, и неважно, с каким благоговением мы вспоминали их в те интимные моменты, когда лежали в кровати рядом с двумя перетянутыми ремнем подушками, изображавшими спящую подругу. Мы больше не могли в точности воссоздать внутренним слухом мелодию их высоких голосов. Даже жасминовое мыло, купленное в «Якобсенс», бережно хранимое в старой хлебнице, пахло теперь, как размокший коробок спичек. Тем не менее то обстоятельство, что девушки медленно тонули в толще времени, не овладело нашим сознанием до конца, и в отдельные дни, едва проснувшись, мы окунались в мир, не изведавший боли: мы потягивались, выбирались из постели, и только протирая глаза у окна, вспоминали об умирающем через улицу доме с почерневшими от пыли стеклами, прятавшими от нас девушек. Истина была проста: мы начинали забывать сестер Лисбон, но ни о ком другом думать не могли.