Девушка из нежной стали
Шрифт:
Все происходило очень быстро. Степана положили в отдельную палату, а Вику привели в ординаторскую, и Вениамин Андреевич задавал ей массу вопросов, озадачивших ее еще больше все той же нелогичностью.
Почему-то он спрашивал: кем и где она работает, кто ее родители, есть ли наследственные болезни, какие наследственные болезни были у Степкиного отца и так далее. Нет, он, конечно, объяснял, почему спрашивает, мол, необходимо выяснить, не наследственное ли это. Ну, ладно, это понятно, но какое отношение к Степкиной болезни имеют места работы ее и ее родителей и замужем ли она?
Она укладывала Степку спать, когда в палату зашла санитарка, пожилая, обрюзгшая женщина, на лице которой отпечаталась бесконечная усталость.
– Ты в палате сама убирай, у меня на вас всех сил нету! – воинственно, хронически раздраженным тоном заявила она.
– Конечно, уберу, вы только скажите, где взять инвентарь, – согласилась Вика.
– В туалете, в последней кабинке кладовка, там унитаз не работает. Когда приберешься, все на место вернешь и на замок закроешь!
– А ключ? – спросила Вика.
– Да какой ключ! – махнула возмущенно рукой санитарка. – Его отродясь не было! Открывается чем ни попадя, хоть чайной ложкой!
Степка дремал, и Вика, взяв под локоток воинственную даму, аккуратно, стараясь придать жесту уважение, вывела ее в коридор.
– Вы не беспокойтесь, пока мы здесь, я буду сама убирать.
– Хорошо! – ослабив напор, успокоилась женщина. – Я в нескольких отделениях работаю, санитарок в больнице почти нет, копейки платят, медсестрички, а то и сами врачи подрабатывают за санитарок! А куда деваться! Ладно, не забудь каморку запереть!
Пришла мама, принесла их со Степкой вещи, сложенные в Викин стильный кожаный рюкзачок. Вдвоем они все вымыли и навели в палате порядок.
«Любопытно, – думала Вика, возвращая на место орудия санитарного производства, – унитазы крайних кабинок в общественных туалетах так специально делали, чтобы они обязательно ломались и эти кабинки превращались в кладовки для швабр и ведер?»
В туалетной комнате было два окна: одно в этой самой кладовке, второе возле умывальника, оба унылые, с закрашенными облупленной, тоскливо-серой краской. Вика попробовала открыть створку окна в кладовке, это получилось на удивление легко. Взору предстала ржавая решетка и печальный ноябрьский пейзаж за окном. Молодая женщина достала пачку сигарет и закрыла замок на двери, невесело усмехнувшись про себя.
Мамин будущий муж и ее соответственно отчим, Олег Николаевич, говорил:
– Наша российская действительность определяется не бытием, а лениво-изобретательным сознанием, свойственным только нам. Ведь даже воруют изобретательно и от лени. Вот я сейчас Салтыкова-Щедрина перечитываю – двести лет почти прошло, а ничего не изменилось: все те же дураки, дороги, вороватые начальники и чиновники и те же проблемы!
Да уж, понять, зачем нужен замок, который можно открыть даже ногтем, ключ от которого потерян при царе Горохе, и что вообще охраняет этот замок, может только человек, родившийся и выросший в данном бытии.
Следующие два дня стали для Вики каким-то липким, затягивающим кошмаром. В голове крутились вопросы,
Степке было скучно. Он не понимал, почему должен лежать в кровати, когда ему хочется играть, прыгать, бегать, гулять, да просто бесконечно двигаться. Вика, стараясь его развлечь и занять чем-то, читала ему книжки, складывала вместе с ним на прикроватной тумбочке небольшой пазл, рассказывала сказки, но он маялся и все спрашивал:
– Мам, разве я болею? – удивлялся мальчик.
– Врачи говорят, что болеешь, – пыталась объяснить сыну Вика то, что не понимала и боялась сама.
– А как я болею, если у меня ничего не болит? – допытывался Степка.
– Так бывает, болезнь спряталась, и ты ее не чувствуешь.
– Нет, мамочка, так не бывает, – серьезно возражал Степан.
Ему разрешили смотреть мультики. Отведя его в комнату, где стоял телевизор и играли другие дети под присмотром медсестры, Вика, накинув куртку, вышла в больничный сад.
«Ноябрь. Как я не люблю ноябрь!» – с тоской подумала молодая женщина.
Голые, мокрые ветки деревьев, непокрытая еще снегом темная земля, низкое серое небо, мерзнущие на ветру руки – все это, приправленное стойкими больничными запахами, не выветривающимися даже здесь, в саду, и бесконечными вопросами самой себе, вызывало в ней такую тоску, что впору было завыть.
«Как? Где я его упустила?! Когда просмотрела? Господи, господи! Как можно было не заметить болезнь? Что я за мать такая, если не увидела, что ребенок болен, да так болен, что надо срочно оперировать?»
Чувство безысходности, вины и непоправимости ситуации давило Вику, как бетонная плита, не давая дышать, думать.
Степка рос очень здоровым ребенком. Все врачи удивлялись: надо же, в наше время, при московской экологии, и такой здоровый малыш!
Он родился крупным – четыре двести, эдакий богатырь! Мальчик почти никогда не плакал, хныкал, конечно, когда колики были грудничковые или зубки резались, но чтобы так, как рассказывали другие мамы, орут их малыши, – нет, никогда. В этом плане им с мамой повезло, он хорошо спал, хорошо ел, прекрасно развивался и рос. Они не знали, что такое простуда или грипп у ребенка, не говоря уж о каких-то более серьезных болезнях. Вика старалась раз в полгода водить Степку на осмотр по врачам: стоматолог, ортопед, педиатр, сдавала обычные анализы, на всякий случай. Не всегда получалось сделать все в срок, но она старалась, хоть раз в году проверить его здоровье.
И никогда! Никогда у него ничего не обнаруживали!
Да как же так?! Господи, боже мой, ну как же так?! Как это могло случиться?!
Замерзнув, она вернулась в больницу. Степка все еще смотрел мультики с другими детьми и, не отрываясь от телевизора, махнул ей ручкой, когда она зашла в игровую комнату.
– Вы не волнуйтесь, – успокоила ее медсестра. – Мультики минут через двадцать закончатся, пусть он остается и еще часок с детьми поиграет до ужина.
– Ну, пусть поиграет, – согласилась Вика.