Девушка, которой нет
Шрифт:
– Безо всяких смыслов. Просто: это – не жизнь. Проекция.
– Какая, к дьяволу, проекция?! – взорвалась Фея.
Девушка постучала по лавочке, потом себе по голове. Если бы не кровь, которая капала к ногам Титова, если бы не пулевые отверстия в штанах, если бы не письмо Викентия, если бы не фотография – Фея не стала бы слушать этот бред.
– Моя. Или чья-нибудь еще. Я не знаю.
– За мир во всем мире. За тебя, Пашенька. Аллилуйя любви! – произнесла Ленка тост.
– Я не понимаю. Ты можешь не говорить загадками? Можешь объяснить? Ты действительно мертв?
Титов
– Если бы я знал… Все наши знания о том, чем заканчивается жизнь, что такое смерть, куда исчезает душа, разум, весьма ограничены. Умирают вместе с телом? Отправляются в иной мир? Что происходит с бездной информации, накопленной человеком?
– Только не надо крутить нам динамо, шалунишка Кант-Шмант!.. – Ленка погрозила Паше пальцем и вновь потянулась за бутылкой.
– Действительно, не надо этих унылых телег, – поддержала Фея свою пьянеющую подругу. – Мы рождаемся, любим, страдаем, умираем. Либо от того, что дряхлеет тело, либо Фортуна кидает смертельную подлянку. Что потом – трупное окоченение или райские кущи – науке неизвестно.
– За райские кущи! Бессмысленные и беспощадные… – Улыбка Ленки стала еще шире.
– Конечно, наше собачье существование с трудом можно назвать жизнью, – продолжила Фея, – но все-таки здесь есть свои законы. Вода мокрая, снег холодный, мужики сво… А когда тело прострелено, полагается лечиться или умирать. Инфаркты, передозы, нервное истощение – приводят к смерти. Кровь, разряды электрошока, белые халаты, груды омертвевшего мяса, ритуальная неразбериха, крематорий. У нас есть куча примет того, что смерть наступила на горло чьей-то песне.
– Вот-вот! Наступила. А что потом? Куча информации, эмоций, мыслей не может исчезнуть сразу после остановки сердца. В зависимости от того, насколько готов человек к утрате своего «я», этот слепок с того, чем он был, может просуществовать довольно долго. Ребята из «Викентий Энтерпрайзес» тебе понятней распишут. Не зря же они разыграли этот цирк… – Титов ткнул в кровоточащий порез на животе.
– Где существует этот слепок? – медленно спросила Фея, чувствуя, что олигофрения должна обязательно выкосить кого-нибудь из них троих. Она потянулась к «Бехеровке».
Паша многозначительно постучал по своей пустой рюмке:
– Это самый сложный вопрос. Если человек не способен принять смерть, он воссоздает определенное продолжение. Насколько оно похоже на прервавшуюся жизнь, зависит от того, какой была его судьба, где отправная и финальная точки, каким был этот «человек, дерзнувший».
– Туфта. Мой мозг даже четверостишие Вознесенского не воссоздаст.
– Здесь другие законы. Как только человек умер, в его сознательное продолжение жизни активно вторгаются килотонны информации из мира живых. Все, что незаметно витает вокруг нас при жизни, ломится в открытые двери смерти. Проецируется, помогает создавать иллюзию жизни, поддерживает или… уничтожает то, что осталось от человека.
– Давайте за дружбу, ребята! – потребовала Ленка.
Они послушно подняли рюмки. Ленка нащупала взглядом пачку сигарет, валявшуюся на камине.
– Дамы не возражают, если я закурю? – Ее язык уже заплетался. – Вы всё о прекрасном треплетесь. Я вот МГУ не заканчивала, но могу в два счета зарифмовать слово «вечность». – Она скалилась уже совершенно по-идиотски; толстые
– Рискни, – попросила Фея и тоже взяла сигарету.
– Я тоже перехожу на сложные поэтические формы. – Титов улыбнулся; после «Бехеровки» веселел он неудержимо. Он встал, хлопнул по коленям. По всему выходило – аттестованный покойник рвался в пляс, и проблемы со здоровьем его не беспокоили.
Белый орел: «Как упоительны в России вечера»
Все обернулось банальной пьянкой. «Бехеровку» сменил портвейн «777» («Кол-л-л-л-л-л-лекционный», – как утверждал Титов). Орала музыка, стучали соседи, голова уплывала. Сигаретный дым смягчал исповедальную резкость болезненных фраз о закончившейся жизни. Впрочем, Титов вспоминал о ней редко – больше трепался о том, что произошло «за порогом»:
– Ты пойми, мне это липовое бессмертие – как собаке арфа. Мне только чуть-чуть порадоваться тем, что у меня есть сейчас. Мне моя иллюзия дороже того скотства, которое преследовало меня при жизни. Кем я был? Неудачником. А теперь? Хозяин! У меня двенадцать музыкальных магазинов. Сан-Франциско, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Елисейские, Корсо, Ноттинг-Хилл… В каждом я планирую репертуар, который изо всех колонок рвется в уши буржуа. Представляешь, я в Париже целый месяц кручу Анну Герман!
– А Эдиту Пьеху? – спросила Ленка и засунула в рот пригоршню оливок.
– В дристалище Пьеху! Вместе со Стасом…
– Я кайфую, когда вижу, как они слушают Градского, Таривердиева, Рыбникова, Бэ Гэ. Что за песни? Чей репертуар? Кто поет? На каком языке? Потом в их замусоренных головах начинают пробиваться ростки понимания, что поют люди, которые знают намного больше о жизни, чем самый распоследний психоаналитик в их благополучном, жирующем мире.
– Пойми, зомби недокрученный, настоящие – живые – люди тебя не слышат. Ты же сам сказал – это иллюзия. Ты этих толстых буржуа сам навоображал.
– Я все еще надеюсь, что прослойка между миром живых и миром мертвых не такая уж стойкая. Что-то долетает. Надеюсь. Вы же пришли ко мне. – Титов выплюнул косточку в камин.
«Может, мы сами не вполне живые…» – Фею полоснуло светом по уплывающему в темноту сознанию, опьяненному не только спиртным, но и убежденностью в собственном существовании.
Ленка удивленно хлопала глазами, пытаясь разобраться, о чем говорят собутыльники:
– Эти стены слышали голос Высоцкого, а теперь им приходится довольствоваться загробной дичью. – Она положила голову на плечо Титова и пробормотала: – Пашенька, ты не возражаешь, если я сейчас начну активно пользоваться табуированной лексикой?
Следующий тост был за великий-могучий русский язык.
Расставаясь, они долго целовались и клялись в вечной дружбе. Фея долго фокусировала глаза на шелушащемся носе Титова:
– То есть ты можешь весь этот мир… того… окуклить по своему образу и подобию?
– Я все могу. Отвечаю! – Паша качнулся в сторону – падение задержала стена. – Только не знаю – как. Все получается авто… ма… ти… тически.
– А я?
– Что – а я?
– Я – могу? – У Феи не получилось вновь посмотреть на Титова. Она уткнула глаза в геометрический пейзаж паркета.