Девушка, которой нет
Шрифт:
– Оккультное шарлатанство! Антиинтеллектуализм! Фоменковщина! – Фея произнесла самые страшные ругательства институтских времен. – Да, и еще этот… как его… либеральный онанизм. Ага. Две капли Vanish на стакан водки – и ваша горячка белее белой!.. Эта ахинея противоречит здравому смыслу. Плюс – выводит меня из равновесия. Пойду попью пивка на весеннем солнышке – авось рассосутся рубцы на сердце.
Фея попыталась встать. Дернулась, дернулась еще раз. Не тут-то было – словно приросла к стулу. Ни веревок, ни скотча, и ноги вроде не ампутированы…
– Эй, Кощей недоделанный, это ваши шуточки со стулом?
Викентий
– Не только же вам демонстрировать загробную силу… Я хочу закончить рассказ о том, чем теперь станет ваше существование.
Фея приготовилась старательно не слушать продолжения.
– Все, что вы видите вокруг, отнюдь не иллюзия. И стол, и стул, и эта замызганная комната, и замусоренный московский двор за окном – материальны. Но славный факт вашего присутствия среди всего этого – не более чем гуманный подарок Вселенной, чтобы вы безболезненно…
«Бесполезненно… хи-хи!..» – зацепила Фея слово из монолога.
– …подготовили себя к факту собственной смерти и избавились от совершенно ненужных ныне материй, как-то – разум, слова-паразиты, мысли о неоплаченных счетах…
«Ла-ла-ла… Я ничего не слышу. На дворе трава, на траве дрова…»
– Вы не привидение. Вы не бродите в реальном мире среди живых людей. Все, что вы делаете сейчас, происходит в довольно правдоподобной проекции реального мира.
Фее опостылело словоблудие этой пародии на мужчину.
– Как вы мне надоели! – призналась она. – Поймите, я ни капельки не просекаю то, что вы здесь гоните. Вы кто в церковной иерархии, чтобы вещать о жизни и смерти?
– Никто.
– Во-во! – самоназначенный пророк. Отпустите девочку и продолжайте кропать в своей синей тетрадочке ремейки Заветов…
Фее показалось – сила, удерживающая ее на стуле, постепенно уходит.
Викентий Сергеевич явно нервничал:
– Я попробую объяснить понятным языком. Человеческое существование наполнено инерцией жизни. Убежденностью, что после того, как вы попали под расход, с вами еще могут происходить разнообразные события. Вы голливудские фильмы видели? «Привидение», «Шестое чувство», «Сайлент Хилл»? Люди в них продолжают действовать после своей смерти.
– А как же Робин Уильямс в шедевральном блокбастере «Куда уходят мечты»? Ему посчастливилось попасть сразу в рай, и никакой «потери индивидуальности».
– Не сработала похвальная интуиция достойных голливудских сценаристов. Не рай это был, а все та же пауза перед исчезновением. Еще несколько дней – и яркие краски воображаемого мира у Робина Уильямса сотрутся. Память о близких расползется по швам. Он перестанет быть в загробном мире – так же, как до этого перестал быть в мире живых…
Байки Викентия Сергеевича о смерти
The Doors: «Spanish Caravan»
…люди боятся смерти.
Наша самая изощренная, самая творческая изобретательность, как правило, связана с выдумыванием перехода в мир иной, установлением связи с ним – маги, ведьмы, вампиры и другие грызуны по-живому. Люди изобретают самые фантастические продолжения своей жизни. Реинкарнация, загробный мир.
Человек
Все обилие вымысла – следствие давления потустороннего. То есть наших с вами, Фея Егоровна, иллюзий. Матрицы, терминаторы, танатонавты – все это выхлопы загробного существования отдельных энтузиастов, которые еще при жизни навоображали разных гадостей про жизнь и смерть, а по уходу старательно реализовывают свой апокалипсический сценарий. Происходящее с ними после смерти просачивается в мир живых…
Викентий Сергеевич еще долго вещал о смерти. Фея устало перебила:
– Ладно, говорливый вы наш, расскажите, зачем вы все это докладываете мне? Зачем впрягаете в свои сомнительные истины?
Викентий Сергеевич благодарно вздохнул:
– Проблема в том, что число тех, кто борется со смертью, стремительно растет. Умершие перестали верить в смерть. Цепляются, болеют, мучаются, пока иллюзорный мир не начинает терять очертаний. Тогда они тихо, безвольно растворяются. Не сгорают, а дотлевают, не искажая своей почти нейтральной энергией расхлябанную ауру мироздания. Если их одолевали сомнения, обиды, разочарования, останется мутное, глухое, подслеповатое горе, крупица неудовлетворенности в бушующем океане неуспокоившихся страстей. Если светлая печаль, покорность, радостное ожидание – получится все то же тихое оцепенение, которое почти не увеличивает духовную бездну, в которую уходят все умершие.
Сложнее с людьми, убитыми или погибшими внезапно. Они могут годами создавать иллюзию собственного существования – слишком велика инерция жизни, оставшейся невостребованной, неисчерпанной. Эти люди долго не мирятся, не верят, не соглашаются.
Самые несгибаемые – самоубийцы. Особенно бескомпромиссные. Поплоше и послабее надеются, что выжили после попытки покончить с собой. Иногда у них получается сохранить себя не только как сгусток безнадежности. Другие – безусловно верят в смерть, поэтому автоматически допускают в свои иллюзии негативный опыт человеческого умирания и загробного существования, который копился веками, и, надо сказать, он лют и кошмарен. В основном, ужасы плоские, натуралистические – бесцветность, темнота, боль, комнаты с тараканами. Минимум лазеек для веры и искупления.
Увы, все, кто поддерживает иллюзию жизни, не стремятся обращать на себя энергию своей состоявшейся судьбы. Реализуют ее вовне. Страдают, не обретая ни света, ни тьмы.
Живые чувствуют эту неуспокоенность, безысходность, не могут побороть необъяснимую тревогу, вызванную инфернальным давлением на свой мир. Их беспокойное воображение рисует образы посмертных иллюзий. Чем больше неуспокоенных, тем ощутимей потусторонность реальности…
– Прекратите. Если я вновь захочу услышать нервные прогоны, обращусь к Жириновскому или Канделаки. Ваше многословие меня убивает… Почапала я. Не обессудьте. Желаю удачи в ваших клерикальных изысканиях. Скиньте на «мыло» Копперфильду сценарий фокуса с прозрачной жопой… – примирительно закончила Фея, резко дернулась и встала.