Девушка, которой нет
Шрифт:
В ответ Кратер громко и сухо сознался:
– Единственный смысл всего, что мы совершаем в жизни, – в том, чтобы делать исключения обыденными и привычными.
ABBA: «The Winner Takes It All»
Несмотря на потрясения, Фея старалась оставаться прямой как графитовый стержень.
Если стояла, казалось – из-под ног невидимой выныривает земная ось и ищет свое продолжение в спинном мозге девушки. Если шла (гвардейская осанка, задранный подбородок) – можно было c жалостью наблюдать,
Сколько их, невидимых, неизвестных и несчастных атлантов, зацепившихся за жизнь и время, не позволяя этим хлипким конструкциям обрушиться в тартарары? Сколько их, не чувствующих под собой ног, но упорно продолжающих существовать? Переставших узнавать смерть, уставших пугаться кризисов, эпидемий, войн, разрушений, атомных бомб, увяданий империй, потому что узнали – для исчезновения Вселенных достаточно мгновения. Один миг – и сотни миров перестанут быть. И не останется ни праха, ни пепла, ни вечной тьмы, из которой они возникли.
Сколько их, неслучайных, но без срока и судьбы, не замечая перешагивающих из одного мира в другой?
Фея как раз и была тем таинственным типом личности, которая возникает из ниоткуда, может изменять историю и сама изменяться до неузнаваемости и которая сама не знает о своей силе.
Она шла убивать то, что уже умерло.
На то, чтобы жить, любить, помнить, у нее не осталось сил.
…нет меня ни на одном из участков видимой кожи. Полностью вы меня не заметите никогда. Может, возникну в зеркале. Но и там просто тени, зыбь и пустая-глухая, как дерево, скорлупа. Я сама себя ненадолго вижу. Узнаю лишь изредка. Часто прежде меня возникает ненастоящая я – я храню свой образ только как отпечаток тихого шороха-эха усвиставшей вперед мысли, но надеюсь часто, что выживу. Редко верю, что навсегда.
Tori Amos: «Jackie’s Strength» & Albioni-Giazotto: «Adagio»
Приемный отец носил такой сосредоточенный вид, будто без продыху размышлял о фотосинтезе, биотерроризме, кварках и нейронах. Прерывать столь серьезные мысли не хотелось даже сейчас, когда он пришел навестить пасынка и поговорить как мужчина с мужчиной.
«Опять будет ныть, помню ли я, кто меня „изувечил“», – решил Витек и не угадал.
– Илья Юрьевич озабочен – ты снова рассказываешь о родителях, – разразился угрюмым укором отец. («Ио» – как про себя называл его Витек, подхватив прозвище у приемной же матери. «Ты не муж и не отец, а какой-то беспомощный и. о.», – как-то упрекнула она. «Ио» прилипло. Позже Витек разобрался, кто такие эти «и. о.», и термин показался ему очень удачным. Мачеху он называл менее изощренно – Жанетка.)
– Илья Юрьевич – стукач. Змеей подползет, сладко пошипит беззубым ртом, напросится на откровенность. Потом трезвонит… – Как Витек ни старался, остаться спокойным не получалось.
Вообще-то
Приемных родителей ошпарило. Они точно знали – мальчику не исполнилось и нескольких часов, как его подбросили в родильное отделение. Всю сознательную и бессознательную жизнь до усыновления в двухлетнем возрасте он провел в детдоме.
– Илья Юрьевич хочет помочь, – глубокомысленно заключил Ио, словно окольным путем пришел к известному выводу теоремы Ферма.
Как Ио удалось выбить этот худосочный прямоугольник отдельной палаты? Зачем в больнице так низко навесили облупившийся потолок? Интересно – трех недель затворничества достаточно, чтобы сойти с ума?
Витек был опутан бинтами, поэтому походил на огромную марионетку, до момента выхода на сцену уютно упакованную в одеяло.
– Илье Юрьевичу и самому не помешала бы помощь. Скорая погребальная, – вновь съязвил мальчик.
Илья Юрьевич служил главврачом в этой богадельне. Временами он становился порывисто добр и даже нежен, временами – по-старчески сварлив. Но самое главное – он давно был мертв!
– Жанетка не захотела приходить? – Вопросом Витек произвел болезненный укол сгорбившейся тушки Ио, в которой даже кровь переносила атомы проклятых философских вопросов.
«И зачем выдавать себя растерянным взглядом? Неужели так сложно научиться красиво лгать мне о своей любви?»
Витек часто находил поводы упрекнуть приемных родителей в равнодушии. Даже сверх того, что они заслужили своим предательским неумением приручить живое существо, продолжавшее искать близости.
– Мама заболела, – легко соврал Ио (лукавить в простом они научились). – Тебе принести еще чего-нибудь?
Ио кивнул на россыпи книг, листопадом обрушенных на крошечную палату. Книги выглядывали отовсюду – с тумбочки, батареи, подоконника, кровати, из-под нее.
– Расслабься. Я и так знаю почти все, – почти пошутил Витек.
«Знаю и то, что вы меня скоро забудете. В сущности, меня и не существовало».
Почему же, если он все равно будет вычеркнут из памяти, не произвести еще один жестокий выпад?
– Вы можете сколько угодно таскать меня по психологам. Приносить выписки из детдомовских талмудов. То, что там издревле мое имя, ничего не меняет. Я рос с настоящим отцом. Пока вы меня не забрали.