Девушка, которую ты покинул
Шрифт:
— Можете войти. Надеюсь, вы что-нибудь для него приготовили?
— Директриса сказала, что надо принести миндальное печенье.
Женщина бросает оценивающий взгляд на красиво упакованную коробку:
— Ah, oui, — сдержанно улыбается она. — Это он любит.
— Спорим, не позднее пяти печенье уже будет в комнате для персонала, — тихо говорит Мо, когда женщина скрывается из виду.
Филипп Бессетт сидит в вольтеровском кресле и смотрит в окно на внутренний дворик с фонтаном. Рядом столик на колесиках с кислородной
Девушки обходят кресло, чтобы стоять к старику лицом, Мо даже слегка сутулится, чтобы их глаза оказались на одном уровне. Да, похоже, Мо чувствует себя здесь как дома, думает Лив. Словно тут ей все родное и близкое.
— Здравствуйте, — говорит Мо, представляясь.
Они обмениваются рукопожатиями, и Лив протягивает коробку с печеньем. Он внимательно изучает коробку, затем стучит пальцем по крышке. Лив открывает ее и показывает содержимое. Тогда он жестом предлагает Лив угощаться, а когда та отказывается, медленно выбирает печенье и ждет.
— Наверное, надо положить ему в рот, — шепчет Мо.
После секундного колебания Лив предлагает свою помощь. Бессетт, совсем как птенец, открывает и закрывает рот, закатывает глаза, наслаждаясь вкусом.
— Скажи ему, что мы хотели бы задать несколько вопросов о семье Эдуарда Лефевра.
Бессетт прислушивается к разговору и тяжело вздыхает.
— Вы знали Эдуарда Лефевра? — спрашивает Лив и ждет, пока Мо переведет.
— Я никогда с ним не встречался. — Речь старика очень медленная, будто каждое слово дается ему с огромным трудом.
— Но ваш отец, Орельен, знал его?
— Мой отец несколько раз с ним встречался.
— Ваш отец жил в Сен-Перроне?
— Вся моя семья жила в Сен-Перроне, пока мне не исполнилось одиннадцать лет. Тетя Элен жила в отеле, отец — над табачной лавкой.
— Мы были вчера вечером в отеле, — говорит Лив, но старик остается безучастным. Тогда она достает фотокопию. — Ваш отец упоминал об этой картине? Она, по всей видимости, висела в «Красном петухе», но потом исчезла. Мы пытаемся выяснить ее историю.
— Софи, — роняет старик, посмотрев на снимок.
— Да, Софи, — энергично кивает Лив, в ее душе загорается огонек надежды.
Взгляд Бессетта невозможно прочесть, он смотрит на снимок слезящимися, запавшими глазами, в которых, казалось, собраны все горести и радости прошедших лет. Морщинистые веки тяжело опускаются, и старик становится похож на какое-то странное доисторическое существо. Наконец он поднимает голову:
— Я ничего не могу вам сказать. Нам не разрешалось о ней говорить.
— Что? — Лив бросает удивленный взгляд на Мо.
— В
— Но ведь она была вашей тетей, да? — удивленно моргает Лив. — Она была замужем за известным художником.
— Отец никогда не говорил об этом.
— Не понимаю.
— Не все, что происходит в отдельной семье, можно объяснить.
В комнате становится тихо. Мо явно чувствует себя неловко. И Лив пытается сменить тему:
— А о месье Лефевре вы что-нибудь знаете?
— Ничего. Но у меня в свое время были две его картины. После исчезновения Софи некоторые работы были отправлены в отель парижским дилером, это случилось незадолго до моего рождения. И так как Софи больше не было, Элен две картины оставила себе, две отдала моему отцу. Он сказал, что не нуждается в них, но после его смерти я нашел их на чердаке. А когда узнал, сколько они стоят, то был приятно удивлен. Одну картину я отдал дочери, она живет в Нанте. Вторую продал несколько лет тому назад. И в результате смог оплатить свое пребывание в интернате. Здесь… очень хорошо. Поэтому, может быть, я, несмотря ни на что, хорошо отношусь к тете Софи. — Выражение его лица неожиданно смягчается.
— Несмотря ни на что? — переспрашивает Лив.
Однако взгляд старика остается непроницаемым. Лив даже начинает беспокоиться: случаем, не задремал ли он. Но старик продолжает свой рассказ:
— В Сен-Перроне поговаривали… ходили такие слухи… будто моя тетя сотрудничала с немцами. Именно поэтому отец запретил упоминать ее имя. Ему было удобнее делать вид, что ее не существовало. И когда я был мальчишкой, ни отец, ни тетя Элен никогда не упоминали о ней.
— Сотрудничала? Как шпионка?
Старик медлит, обдумывая правильный ответ.
— Нет. Но ее отношения с немецкими оккупантами были… не вполне корректными, — поворачивается он к посетительницам. — Очень больной вопрос для нашей семьи. Только человек, живший в те времена в маленьком провинциальном городке, способен это понять. Поэтому никаких писем, никаких картин, никаких фотографий. С той самой минуты, как ее забрали, тетя перестала существовать для отца. Он не умел прощать, — вздыхает старик. — К сожалению, и остальные члены семьи предпочли без следа стереть память о ней.
— Даже ее сестра?
— Даже Элен.
Лив потрясена. Она всегда считала Софи воплощением жизни, ведь ее взгляд казался таким торжествующим, а любовь к мужу — всепобеждающей. И вот теперь Лив отчаянно пытается привести свою Софи в соответствие с образом этой запятнавшей себя позором, списанной со счетов женщины.
В тяжелом прерывистом дыхании старика чувствуется невысказанная боль. Лив внезапно становится ужасно стыдно за то, что пробудила в нем горькие воспоминания.
— Мне очень жаль, — произносит она, не зная, что еще можно сказать.