Девушка лет двадцати
Шрифт:
– Насколько я знаю, немало таких, кого не затронула эта идеология.
– А Гилберта затронула. Он содействовать отказывается.
Рой яростно пнул ногой уже почти сгнивший крокетный мяч и затих в ожидании бесконечного шквала возражений с моей стороны.
– Это нелепо!
– Возможно, для вас на этом этапе это звучит довольно-таки нелепо. Но если вы, прежде чем вынесете свое решение, обдумаете мое предложение, как я надеюсь, то увидите, что в нашем случае это вовсе не будет выглядеть нелепостью, даже в глазах общих знакомых, поскольку мы можем попасть именно в их поле зрения.
– Но я буду нелепо себя чувствовать!
– Вы постепенно привыкнете.
– Гилберту
– Вылазка всего одна. Нет, ей-богу, Даггерс, я вам обещаю! Дайте мне просто передышку. И что нам Гилберт? Что он, за вами с Пенни с ножом погонится? Он не из таких.
– Пожалуй, с ним все ясно. Ну а Пенни? Она же меня не выносит!
– Ах, оставьте, все они выламываются одинаково! Сами знаете, им все по фигу. Надеюсь, вам известно это выражение? Отправится как миленькая, если я… подкачу к ней должным образом.
– Вы собираетесь подкупить свою дочь, чтобы та против воли своего друга и за спиной у мачехи стала прикрытием для вас и вашей любовницы, намерившихся вместе на людях провести вечер?
– Фу-у, «любовницы»! Окститесь, сэр. Какой подкуп! Гилберту даже полезно, если его слегка бортанут. Ну а мачехе насолить Пенни будет даже приятно.
– Не надо ее втягивать, не надо ставить ее в такое положение!
– Глядите-ка, еще пуританин объявился! Нет, клянусь, вы не так поняли. Поверьте, меня не трогает даже, как Пенни относится к Китти. Не любит, и пусть. Она, Пенни, как раз из тех, что, насолив, станет даже лучше к ней относиться. Ладно. Я понимаю, что выгляжу как порядочная дрянь, а может, именно порядочная дрянь я и есть, и меня от всего такого воротит. Но что поделать, я влюблен в это удивительное маленькое создание, и пусть это ничего не оправдывает, но вы не можете себе представить, с каким нетерпением я жду каждого следующего дня и как неистово меня тянет работать, а такого не случалось со мной уже многие годы, уверяю вас! Видите ли, все это так, к юным должен быть особый подход, выдержка и понимание, потому что они молоды и агрессивны и иначе смотрят на мир, только бедные старые развратники моих лет требуют того же подхода, да что там, нам это необходимо, когда начинаешь привыкать к мысли о смерти или о старости. Таким, как вы, пока беспокоиться не о чем. Вы в самом расцвете сил. Эх, если б остановить время! Ну да хватит об этом. Как насчет К-четыреста восемьдесят первой?
– Это что, ми-бемольная? – подхватил я.
– Угу. Пошли!
Он увлек меня в дом, в гостиную. При виде нас Кристофер с Рут почтительно встали и удалились. Осталась лишь Пенни, покончившая с шоколадом, однако продолжавшая читать свою книгу или, по крайней мере, делавшая вид, что читает, пока мы с Роем бренчали, разыгрываясь, и не встроились наконец в ногу с Моцартом. Но вот во время непритязательного аккомпанемента я углядел, что с момента, как мы начали играть, Пенни застряла на одной и той же странице. Очень немногие женщины из непрофессионалок проявляют интерес к музыке, и мысль о том, что такая девица, как Пенни, втайне, возможно, поклонница музыки, изумила меня настолько, что я чуть было не напортачил со скромненьким бравурным пассажем, поджидавшим впереди. С этого момента я старался изо всех сил, и мы завершили первую часть воистину вполне достойно.
– Прекрасно, черт возьми! – похвалил Рой. – Отлично сработано, старина. Видно, что перед этим вы зря времени не теряли.
– Вы тоже!
– Рад, что старался не зря! Я довольно много упражнялся последние пару месяцев. И в результате, гм, ощущение полноты жизни.
– Планируете публичное выступление?
Я явно попал в точку,
– Что вы, где уж! Просто так играю, для личного удовлетворения. Возможно, предстоит осенью одно благотворительное мероприятие, но это пока еще неопределенно. Непонятно, где я к тому времени окажусь.
Пенни перевернула страницу, чем привлекла к себе внимание Роя.
– Слушай, Пен, прошу, обрати внимание на то, что мы сейчас сыграем. По-настоящему здорово. Непонятно, почему эту вещь так мало знают! Совсем коротенькая.
Трудно придумать более яркий посыл к выдворению. Направившись к двери, Пенни буркнула, мол, надо пойти помочь Китти, что, на мой взгляд, было уже чересчур.
– Скажите, пожалуйста, какие мы чувствительные, а? – заметил Рой, когда Пенни исчезла. – Ну, как к такой подступиться!
– А Гилберту не удается?
– Наверное, кое в чем удается, только от этого менее колючей она не сделалась. И все же винить ее в этом не стоит, правда?
– Это почему же?
– Виновато наше чудовищное общество, черт бы его побрал! Что хорошего оно может предложить натуре хоть сколько-нибудь яркой, творческой или… Знаю, вы скажете, что тут уж, разумеется, ничего поделать нельзя.
– Меня это просто не волнует.
– Именно! Так что, продолжим?
Следующая медленная часть получилась у нас менее удачно, главным образом потому, что в отсутствие Пенни мое освободившееся внимание сосредоточилось на мысли об услуге и на том, соглашаться мне или отказать. Любопытство, как водится, подсказывало положительный ответ. Активней всего протестовало во мне предчувствие невыносимости этого совместного вечера. Сегодняшнее поведение Пенни усиливало это ощущение. За меня решило появление Китти в момент нашего приближения к финалу. Нет!
Китти так восхитительно старалась нас не сбить, не потревожить наше музицирование – сжав губы, прикрыв в упоенности музыкой глаза, она достала шкатулку, открыла ее, вынула шитье, развернула и принялась за работу, – что нам с Роем стоило немалого труда не превратить финальные такты в сплошную кашу. Закончили мы более или менее одновременно. Китти свернула свое шитье и захлопала нам, по-детски сложив ладошки вместе, а не скрестив под прямым углом.
– Как жалко, что я поздно пришла и не слыхала с самого начала! – произнесла она томно, демонстрируя весь драматизм несбывшихся желаний.
– Что-что? – Рой приложил руку к уху, то ли не расслышав, то ли распознав ее тактику с томностью в голосе.
– Говорю, жалко, что поздно пришла и не слыхала с самого начала! – рявкнула Китти, уже не заботясь о качестве звучания.
– Ну, спасибо!
Рой спрятал в футляр свой страдивариус. Китти, шея у которой сделалась как бы длиннее, чем мгновение назад, снова развернула свое шитье. Я поднялся и окинул взглядом гостиную: высококлассный проигрыватель, сервант красного дерева с мраморным верхом, едва проглядывавшим средь частокола бутылок, пара гигантских, фантастического вида лилий, несколько жирных фарфоровых котов, дешевые портретики в рамочках с ликами Че Гевары и Хо Ши Мина, нагая совокупляющаяся парочка и прочие характерные атрибуты времени.
Китти за моей спиной произнесла (вполне явственно):
– Скажи, милый, ты говорил с Эшли насчет ванной?
– Насчет чего? – переспросил Рой.
– Я спросила, говорил ли ты с Эшли.
– Это я понял! О чем, я имею в виду. Об «говорил» я слышал.
– Насчет ван-ной…
– Так что насчет ванной?
– Милый… – Китти говорила так вяло, что, казалось, вот-вот начнет клевать носом. – Не поговоришь ли ты с Эшли об этом?