Девушка по имени Судьба
Шрифт:
— Я понял тебя, Мария, — сказал он, стараясь! сохранить спокойствие. — Прошу об одном: никаких безумств. Не торопись, подумай хорошенько, а заодно дай возможность подумать и мне.
— Да, папа, подумай! Уверяю тебя, Энрике Муньиса оклеветали!
— Хорошо, дочка, я подумаю и сообщу тебе свое решение. Рад, что мы с тобой по-прежнему откровенны.
Дон Мануэль и в самом деле был очень рад тому, что Мария во всем ему призналась, и думал он только о том, как помочь своей дочке позабыть негодяя, который мог принести ей неисчислимое количество бед. Он понимал, что судьба дочери в его руках,
Умудренный жизнью монах выслушал взволнованного Мануэля, ободрил его и благословил его решение. Из монастыря дон Мануэль ехал с миром и покоем в душе. Мысленно проговаривал то, что скажет при встрече дочери.
Вызвав к себе Марию, он усадил ее, а сам, меряя шагами кабинет, неторопливо говорил:
— Ты была совсем крошкой, когда твой отец умер и оставил тебя на наше попечение. В его последний час я пообещал ему заботиться о тебе как о собственной дочери. И ты стала мне дочерью.
— Поэтому мне так важно знать, что же вы решили, папа! — воскликнула Мария. — Я должна знать ваше решение, что бы оно мне ни сулило!..
— Ты мужественный человек, Мария, и со временем поймешь меня. Больше ты с Муньисом не увидишься. Вот так я решил. Возможно, мое решение покажется тебе жестоким, но оно — единственно верное. Ты не знаешь, до чего низки, мелки и тщеславны бывают некоторые люди. Сорняки надо вырывать с корнем. Вот я и вырываю сорняк, чтобы он не истощил твое доброе и невинное сердце. Изгоняю из твоей жизни тень, которая не имела права ее омрачать! В ближайшее время ты поедешь с сестрой в поместье. В родном доме, среди полей, возле могилы родителей ты вновь обретешь покой. Мы продолжим наш разговор после твоего возвращения. Я уверен, к тому времени ты все поймешь.
Мария бросила на отца взгляд затравленной лани и вышла. У дона Мануэля стояли в глазах слезы. Однако он сел за стол и написал несколько слов генералу, начальнику городского гарнизона.
Жене дон Мануэль сказал, что хочет, чтобы Мария перед свадьбой побывала на могиле родителей, а потом немного отдохнула и набралась сил.
Глава 8
В казарме шла драка. Дрались сержант Менендес и сержант Муньис. Менендес яростно нападал, Муньис неохотно защищался. Капрал Хименес пытался разнять дерущихся. Когда другие солдаты помогли ему и оттащили Менендеса, драка прекратилась.
Муньис был мрачен и твердил одно:
— Когда же ты поймешь, Фермин, что я тут ни при чем? Когда ты, наконец, поймешь?
Сидя в таверне за бутылкой вина с юным Хименесом, Энрике рассказал новому другу историю, которая развела его со старым, превратив Менендеса из друга в заклятого врага. Были они оба из одной деревни, дружили с детства, потом разъехались. Менендес обручился с девушкой из богатой семьи, и, когда Энрике приехал навестить родителей, Фермин познакомил его со своей невестой. И случилось так, что девушка влюбилась в Энрике и отказала Менендесу. Вины Энрике никакой не было, он видел
— Тяжело, когда тебя не любят, — подвел печальный итог Энрике, — всегда легче найти виноватого и мстить ему.
На следующий день Энрике Муньиса вызвал к себе начальник гарнизона.
— Думаю, что свои бойцовские качества вы примените гораздо лучше на нашей границе. Там неспокойно. Выезжайте немедленно. Воевать вы там будете с врагами родины, и это именно то, что вам нужно!
— Я горд возложенной на меня миссией, генерал, — ответил сержант Муньис. — Но позвольте мне уладить свои дела в городе. Всего один или два дня!
Генерал расхохотался.
— Вы забыли, что такое война, сержант! На войне есть все, кроме времени! Я даю вам час на сборы. И скажите спасибо за то, что не накладываю на вас другого взыскания за вчерашнее безобразие в казарме.
Муньис поклонился и вышел. Несколько наспех нацарапанных слов с уверениями в любви и объяснением обстоятельств он передал Хименесу для Марии.
— Отдашь ей только в собственные руки, — предупредил он, — иначе она не получит моего письма. Хименес поклялся, что письмо будет в руках Марии Оласабль.
После разговора с отцом Мария, как ни странно, не отчаялась. Она надеялась на понимание и сочувствие дона Мануэля, но раз Энрике оклеветали, то, как мог ее отец, человек твердых правил и благородных убеждений, принять иное решение? Она понимала, что должна продолжать бороться, но не могла понять как. Вот теперь она ждала помощи от Асунсьон, как-никак та была старше и опытнее. До отъезда в деревню Марии хотелось хоть что-то предпринять.
Асунсьон внимательно выслушала Марию и признала, что ситуация совсем не простая.
— Я знаю одно, — твердила Мария, — Энрике оклеветали. Будь он двуличным тщеславным обманщиком, он не завоевал бы моего сердца. Да! У меня нет опыта, но именно поэтому любая фальшь бросилась бы мне в глаза. Двуличным мне кажется Гонсало, я не могу довериться его любви, его глаза — это глаза волка, который ищет только добычи. Рядом с Энрике я чувствовала себя женщиной, которую любят и ценят. Он помогал мне в больнице, был рядом со мной на пожаре. Он уважал и меня, и дело, которым я занималась. Всюду и во всем он сразу становился мне опорой. Я не верю, что он бесчестный и пустой человек. И потом…
Мария замолчала, слезы туманили глаза, горло перехватило, и она не могла продолжать.
— А главное, ты любишь его, — закончила за племянницу Асунсьон.
Она смотрела на нее своими прекрасными темными глазами, хорошо понимая, что хочет, но еще не умеет высказать Мария. Та же хотела сказать, что каждый день с любимым, пусть даже горький и печальный, — это жизнь, а каждый день с нелюбимым, пусть ровный и благополучный, — это смерть.
— Да, люблю, — подтвердила Мария, — и никто и ничто в мире не заставит меня разлюбить его. Даже если мне прикажут не видеть его, даже если я буду стараться не думать о нем, чувства мои не изменятся!