Девушка с картины
Шрифт:
Я вежливо попрощалась с ним у ворот его дома. Мне не терпелось освободиться от пыльной дорожной одежды и, наконец, отдохнуть. Многое предстояло обдумать. Предложение Эдвина звучало заманчиво, как счастливый шанс стать известным художником. Но что-то не давало покоя. Неужели Лоуренс действительно неправильно истолковал слова Эдвина? Или же мистер Форрест, как сказал Милле, откровенно дурил меня? К тому же, творчество под чужим именем не та карьера, о которой мечталось. Я хотела убедиться, что поступаю правильно. Хотя других вариантов,
Я была выжата, как лимон, но заметила, что в доме стояла гробовая тишина. Ни Мэйбл, ни Филипса. Я сняла шляпу и пальто, поднялась в свою комнату и тут в ужасе остановилась, заметив у лестницы сумки отца. Он дома? Давно? Он знает, что меня не было всю ночь? Передал ли ему Филипс мое вранье о телеграмме бывшей гувернантки?
Еле волоча ноги и чувствуя, что сейчас умру от страха, я вошла в гостиную, готовясь к скандалу. Но отца там не было. Не было и в кабинете. Странно. Может, опять дела, и он не понял, что меня нет? Как бы мне хотелось, чтобы было именно так!
— Папа? — позвала я. — Папа?
В ответ — тишина.
Облегченно вздохнув, я пошла наверх в свою спальню с дорожной сумкой, которую бросила на кровать. Переоделась, умылась и поднялась на чердак.
Было поздно, я была голодной, уставшей, но у меня появилась идея картины из «Ромео и Джульетты» и мне не терпелось приступить к эскизу.
Я потянулась к волосам, чтобы распустить тугой узел и в изумлении увидела отца, сидящего прямо, как жердь, в центре комнаты.
— Надо было снова жениться, — произнес он, как будто мое появление просто прервало течение его мысли. — Найти хорошую женщину и, по возможности, родить еще детей. Лучше, если бы у тебя были братья и сестры.
Я сделала шаг навстречу.
— Папа.
— Где ты была?
Я сделала паузу, думая, стоит ли врать.
— В Лондоне. Чтобы поговорить со знаменитым художником о моих работах.
Я приготовилась к вспышке ярости. Отец — хороший человек, но, когда злился, не умел держать себя в руках. И хотя мне редко попадало, я знала: гнев его страшен.
Отец кивнул и посмотрел на меня. В шоке я увидела слезы в его глазах.
— Мне жаль, Вайолет. Боюсь, я слишком надолго оставлял тебя одну, позволяя совершать вольности. Ты погрузилась в мир фантазий своих картинок. Но теперь — довольно!
Он взглянул на стену, где были приколоты мои эскизы и картины.
— Я скучал по твоей матери, — продолжал он. — Так сильно скучал, что искал спасения в работе. К тому времени, как душевная рана зарубцевалась, ты выросла, и я думал, что отец тебе больше не нужен.
Я всхлипнула, потому что едва помнила маму и несказанно скучала по ней, но никогда не думала, что и отец тоже. Присев рядом с ним, взяла его за руку.
— Папа, может быть я и взрослая, но ты все еще нужен мне.
— Больше нет. — Он посмотрел на меня, как будто впервые видел. — Еще есть время, чтобы все исправить и загладить свою вину.
—
— Не я, а ты. Ты должна загладить вину за это позорное время препровождение. Этот полет фантазии. Этим идеям искусства должен прийти конец. Сейчас же!
Меня зашатало. Я не ожидала от него подобной реакции.
— Отец! — с отчаянием остановила я его. — Нет! Ты не понимаешь. Искусство занимает особое место в моей жизни. Это то, чем я хочу заниматься, чем должна заниматься.
Внезапно идея Эдвина показалась мне единственным выходом. Она не идеальна, но ее легко реализовать.
— У меня есть идеи, — начала я.
Но отец поднял руку, заставляя замолчать.
— Нет. Довольно. Ты должна прекратить рисовать, Вайолет, прекратить это глупое занятие. Тебе надо выйти замуж.
Он встал, подошел к стене, и, внезапно охваченный бешенством, сорвал мои рисунки. Я зажмурилась, словно от удара.
— Я попрошу Филипса вернуть этой комнате прежнее назначение. А тебе запрещаю подниматься сюда.
Он срывал картины и бросал их на стул возле меня.
Внезапно моя печаль переросла в гнев.
— Хлам и старая мебель! — возмутилась я. — В этом единственное назначение старого чердака!
Отец молчал. Его глаза были прикованы к эскизам для «Даниила», то есть к Эдвину без рубашки.
— Это что? — взревел он и круто развернулся ко мне. Его лицо было бледным, на виске пульсировала вена. — Ради всего святого, что это такое?
— Папочка!
Уже несколько лет я не обращалась к нему так. Вихрь мыслей бешено закружился. Что ответить? Что Эдвин поддерживает искусство и согласился позировать для меня? Что он мой покровитель? Что мы в любовных отношениях?
Отец сунул картину мне под нос, я сжалась.
— Ты навлекла позор на меня, но что еще хуже, навлекла позор на светлую память покойной матери. Как ты могла?
Его глаза стали дикими.
— Кто еще видел эти картины? Слуги? Им нельзя доверять. Я должен предупредить мистера Форреста.
Я была сбита с толку.
— Предупредить?
— Я должен раскрыть правду о твоем отвратительном воображении, должен признаться, — отец брезгливо бросал слова мне в лицо, — что дочь пошло рисует уважаемого женатого мужчину. Что за греховные фантазии!
Вспоминая этого «уважаемого женатого мужчину», который много раз принуждал меня к сексу, я бы расхохоталась, но сейчас ситуация была далеко не забавной.
— Он человек, уважающий закон, — не унимался отец. — Образованный человек. Бог знает, что он подумает, когда я все расскажу ему.
Совершенно сломленная духом, я упала на подушки шезлонга. Я не могла больше смотреть на родителя, не могла заставить себя думать о своих уничтоженных мечтах, о репутации Эдвина. Теперь он ни за что не станет моим покровителем! Все кончено! Навсегда! Интересно, как отреагирует Эдвин на слова отца? Я боялась его агрессии.