Девушка с пробегом

Шэй Джина

Пончики были вкусные, но я все-таки любовалась на восхитительный завиток, упавший на лоб моего божества, и думала — кто же такой его обокрал.

Серьезно, у него ужасно пустая квартира. Я даже рассматриваю мысль, что он её прямо вчера снял и заехал только белье на кровать застелить.

Хотя нет, слишком геморройно было бы так запариваться, наверное. И потом, он же весь день вчера со мной провел.

Может, это просто его квартирка для свиданий? Ну, тогда, наверное, тут должно быть что-то кроме кофеварки, да?

И во время

завтрака мы пикировались на тему отсутствия у Давида даже минимальных продуктовых запасов, я даже посетовала, что надо было все-таки оставаться у меня, потому что я-то нашла бы, чем его покормить. Ну, яичницу хотя бы сделала. И бутерброд у меня было с чем сварганить.

— В следующий раз я просто подготовлюсь лучше, — безмятежно улыбнулся мне на это Давид, делая глоток из своей чашки с кофе.

Следующий раз. Звучит так, будто он у нас будет. Звучит так, будто у нас с ним уже составлено расписание на пару ближайших жизней. И я же говорила, что с этим не ко мне, да? Ну вот пускай и не жалуется.

— Ну не начинай, милый, — я закатываю глаза, — если ты хочешь сказать, что тебе от меня нужны борщи, совместная жизнь и трое детей — ей богу, я повторю то, что сказала тебе еще в первый раз. За отношениями ты зашел не в ту дверь. Мы с тобой трахаемся. И только.

Давид смотрит на меня очень сложным взглядом. Кажется, его раздражает мой тон. Настолько, что взгляд его дивных глаз становится убийственным, но он молчит. Видимо, спорить со мной его наконец-то задолбало.

Я хотела было вызвать такси, но мой мальчик пообещал, что если посмею — забирать таксист будет исключительно мой хладный труп.

И я пыталась Давиду намекнуть, что ему далековато закладывать этот крюк до моих Мытищ, но Огудалов уперся как баран, уставился на меня своим кипучим взглядом и знай себе твердит: “Домой тебя везу я”.

И везет.

Потому что задолбало спорить с ним уже меня.

Я не очень помню дорогу, потому что взяла и задремала в его кресле, просто потому что встала рано, а ночью покоя мне мой Эрос не давал очень долго.

Давид молчал, по всей видимости решив меня не тревожить. Это было ужасно уютно и мило с его стороны.

Сегодня обходится без эксцессов, без странностей, гаишников и аварий. Мы каким-то чудом умудрились пролететь мимо большинства без пробок, а это нонсенс для московского утра буднего дня.

Когда Давид останавливает свою машину у моего подъезда — я с четверть часа пытаюсь нацеловаться с моим божеством про запас, но это очень бессмысленное намерение.

Как невозможно напиться впрок, так и мои губы начали тосковать по губам Огудалова, стоило только оторваться от него.

А Давид же явно добровольно меня отпускать не собирается, знай себе злоупотребляет моей слабостью, мне аж приходится кусать его за язык.

— Извини, мой сладкий, — улыбаюсь я, когда вижу его сердитую физиономию, — мне пора, у меня дома черепаха не кормлена.

— Ну, если черепаха, — Давид отвечает мне взаимной

улыбкой, — тогда, конечно. Отпущу тебя. Так и быть, к черепахе ревновать не буду.

— Не стоит вообще меня ревновать, милый, — настойчиво советую я, — ревность может иметь место при каком-то постоянстве, а мы…

— Мы просто трахаемся, я помню, — кивает Давид, и его голос звучит не очень-то довольно.

— Именно. Сегодня успели, а завтра можем уже и нет, потому что кто его знает, как у меня все сложится. У меня не всегда есть на это время.

Я говорю, смотрю на Давида, и почему-то он кажется мне напряженным, и на самом деле это уже начинает меня слегка беспокоить.

Неужели его настолько задевают мои слова?

Может, мне все-таки стоит с ним завязать прямо сейчас, не дожидаясь никаких знаков свыше, не давая себе никакого больше права на “последний раз”?

Я ведь не собираюсь даже ради его дивных глаз, скул и прочих достоинств что-то менять в своей жизни.

Надо меньше париться на самом деле. Это же его проблемы, что он мужчина, и в нем чешется типичное мужское — увидел неприступный бастион и ату его, ату.

Пускай чешется этим сам.

Я сжимаю пальцы одной руки на ручке двери, а Давид ловит меня за другую руку, заставляя вновь к себе обернуться.

— Малыш, — я позволяю себе это слово нарочно, мне нужно его ковырнуть, — ну, не продляй агонию, ты же понимаешь, что мне действительно надо идти. Я бы и рада с тобой провести весь день, но я и так повезу твоей маме недосушенную картину. Так надо везти хотя бы дорисованную.

— У меня работа для тебя есть. — Такое ощущение, что Давид эти слова из своего рта вышвыривает, будто давно они там лежали, но никак не приходило их время, и вот сейчас — он наконец созрел.

— Работа? — я поднимаю брови.

Неожиданно.

И я бы решила, что это все его выдумка, попытка найти еще один повод для встречи, но звучит фамилия Левицкий — и мир перестает быть томным. Левицкого я знаю, известный любитель современного искусства, аукционист и просто меценат. И если он хочет свой портрет во всю стену. и чтоб его я написала…

Если честно, это подбросит меня на добрый десяток ступеней моего статуса как художника.

Да и должно на некоторое время утопить мои проблемы с финансами. Может быть даже, я смогу наконец сменить проводку в квартире, а то поведение розеток меня иногда напрягает.

— Эй, так я эту работу через постель получаю? — я не удерживаюсь, хихикаю, тихонько тыкая Давида в плечо указательным пальцем.

— Через кладовку, — парирует мой мальчик, — отличное прошло то “собеседование”, мне понравилось. Будешь спорить?

— С тем, что было прекрасно? — Я мечтательно вздыхаю, припоминая горячие полчаса в чулане галереи. — Нет, знаешь, не буду. Вообще не люблю бессмысленных споров.

— Так ты согласна? — настойчиво спрашивает Давид. — Согласна поработать со мной?