Девушка в белом с огромной собакой
Шрифт:
К вечеру, проспавшись, слепой вновь появлялся в «Мулен Руже», и опять ненадолго.
Как у всякого великого, были у слепого прихлебатели, которые допивали недопитые им подношения. Часто они отводили музыканта к дверям продовольственного магазина, давали ему рваную кепку, а сами на некоторое время исчезали. Когда у слепого в кепке набиралась нужная сумма, его забирали, и он какое-то время не появлялся в пивной. Это означало, что слепой пьет в одной из квартир в одном из таганских переулков со своими изобретательными друзьями.
Зуев вошел
— Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына. Подлый предатель вернулся, украв где-то старое банджо.
Не обращая внимания на Шувалова, Зуев большими глотками пил пиво, а тот, вдруг оставив гекзаметр, перешел на прозу:
— Ты хотя бы помнишь, что бросил меня в «Золотом рожке», и мне пришлось одному платить, а потом я никак не мог добраться до дома. Хорошо, вот Мариночка подвернулась вовремя. Ты где был, гулена? И почему появляешься с банджо и так жадно пьешь чужое пиво?
— Банджо я взял поиграть на два дня, — отдуваясь, ответил наконец Зуев.
— Ты — играть? — удивился Шувалов. — Ну, так играй. А то от баяна меня уже мутит. Все-таки этот слепой совсем не маэстро.
— Да он же пуговок не видит, — сострила девица и рассмеялась.
— Мне надо домой заскочить и на работу, — сказал Зуев, беря вторую кружку.
— Успеешь, — ответил Шувалов. — День только начался. Ну ладно домой — ты там прописан, там твоя жена живет. А что тебя на работу так тянет? С начальником ты вроде не спишь. Или спишь?
— Ой, как мне надоели твои шутки, — скривился Зуев. — У меня от них живот начинает болеть.
— Вот, Мариночка, — продолжал ерничать Шувалов, — никогда не верь мужчинам. У него дома жена, на работе начальник, а еще какая-то или какой-то на Таганке снабжает его банджами. Каждый день приносит по несколько штук. Не за красивые же глазки ему их дарят.
— А я и не верю мужчинам, — серьезно ответил Марина. — Вам только одного и нужно.
— А вам чего нужно? — вдруг озлился Зуев. — Вам чего нужно? Вот вчера для чего ты Шувалова с собой взяла?
— Ты не поймешь, у тебя лоб узкий, — ответила Марина, а Шувалов захохотал как ненормальный. — Я, может, замуж хочу, — вызывающе сказала Марина.
— Это ты мужа себе в «Золотом рожке» ищешь? — зло рассмеялся Зуев. — Не прикидывайся дурой. Пойди лучше в очереди за воблой поищи. Все вы жертвами обстоятельств прикидываетесь, а сами в кабаках за рюмку водки любому на шею вешаетесь. А потом: ах-ах-ах, жизнь не получилась. Он оказался подлецом, вот я в жизни и разочаровалась.
— Мариночку не трогай, она не такая, — сказал Шувалов и обнял ее за плечи. — Она у нас честная давалка.
Неожиданно рассвирепев,
— Па-шел ты, — крикнула она на всю пивную вольеру, — жри сам свое пиво. Я тебе что, шалава, что ли?!
— Мариночка, — виновато заворковал Шувалов, — я же пошутил.
Эта последняя фраза особенно разозлила Марину. Она выдала чудовищное даже для пивной ругательство, презрительно плюнула Зуеву под ноги и, сунув руки в карманы узкого жакетика, удалилась.
— Все-то тебе какие-то оторвы попадаются, — глядя на свои грязные ботинки, сказал Зуев.
— Гаврош, — вздохнул Шувалов и взялся за кружку, — дитя улицы. В школе ее учили великому русскому языку и любить Родину. А дома папуля с мамулей общались совсем на другом русском и разоблачали школьную любовь к Родине. А на улице какой-нибудь Ржавый и К° говорили на третьем русском, и родиной для них был переулок, за пределами которого живут менты, кенты и прочая шушваль. Так что мы с тобой либо кенты, либо прочие бесправные иностранцы.
— Она что, из компании Ржавого? — спросил Зуев.
— А черт ее знает, — ответил Шувалов. — Ну, не этого, так другого. Таких «ржавых» в Москве по одному на каждый переулок или тупичок. И у каждого своя свита человек из десяти. И у каждого из свиты по своей свите из отмороженных молокососов, и так далее. — Шувалов рассмеялся. — Все мы, наверное, вертимся вокруг своих «ржавых». Все холуи. Разница лишь в звании. Кстати, у Ржавого есть адъютант. Очень подлый тип. От имени Ржавого такие пакости делает. Сам-то Ржавый — носорог, тупой как пряник, но приручить можно, а такие вот адъютанты не приручаются. Он может стоять с тобой, пить твое пиво и говорить всякие приятные вещи, а через секунду воспользуется тем, что ты упал, и раскроит тебе башку ботинком.
— Да бог с ними, со «ржавыми», — махнул рукой Зуев. Он уже достаточно захмелел и чувствовал от этого некоторую усталость. Ему хотелось поспать или хотя бы посидеть в тепле. — Поехали на Ордынку, — предложил Зуев.
— Поехали, — охотно согласился Шувалов, — допиваем пиво и уходим. Делать здесь больше нечего. Вон, слепой уже на военные марши перешел, а я их не люблю. Маршировать на плацу, может, под них и приятно, но пить пиво — уволь. Я вообще из музыки люблю только блюзы. Под них душа лежит, свернувшись калачиком, и дремлет.
Зуев страшно, по-людоедски зевал, оглашая пивную басистым выдохом, а Шувалов болтал и болтал, пока Зуев не возмутился:
— Ой, ну хватит. Сил больше нет. Поехали.
— Такси берешь? — спросил Шувалов.
— Беру, если поймаешь, — ответил Зуев.
Они вышли из пивной и направились в сторону Таганской площади. Такси им подвернулось по дороге, в Товарищеском переулке. Бросив банджо на заднее сиденье, Зуев нырнул вслед за ним, устроился поудобнее и закрыл глаза.
— Просыпайся, — услышал Зуев голос Шувалова. — Плати и вылезай. Приехали.