Девушка в переводе
Шрифт:
— Она преподавала музыку, давно, дома. А твои родители? Чем они интересуются?
— Ма так много работает, что успевает только заботиться о Парке. А отца у нас нет. Так что за всеми должен присматривать я.
Я улыбнулась. Мэтт всегда так серьезно относился к своему статусу в семье. Но я впервые услышала от него об отце.
— Он что, куда-то уехал?
Мэтт, не глядя в глаза, кивнул и тут же заволновался:
— А где твоя мама?
Я обернулась — Ма стояла у рояля. Мы с Мэттом поспешили
— Красивый инструмент, правда? — Ма задумчиво перебирала листочки с нотами, забытые кем-то на крышке рояля. — Звучит, должно быть, чудесно.
— Попробуйте, — предложил Мэтт. — Можно ведь нажать несколько клавиш.
— О нет.
— Ну пожалуйста. — Мне очень хотелось, чтобы Ма поиграла для Мэтта, чтобы он увидел — мы нечто большее, чем простые фабричные работницы.
Ма медленно опустилась на табурет.
— Твой папа любил эту вещь, — тихо произнесла она, пробегая пальцами по клавиатуре, прежде чем заиграть Шопена, «Ноктюрн Ля-бемоль».
У Мэтта изумленно отвисла челюсть.
Прикрыв глаза, я слушала и вспоминала, как Ма играла дома на нашем пианино, как грациозно ее хрупкие пальцы порхали по клавишам. Она сыграла начало, остановилась. Но мы уже привлекли внимание продавца.
— Мадам прекрасно играет. У инструмента великолепный тон, не так ли?
Пока я прикидывала, как бы повежливее прогнать его, вмешался Мэтт.
— О да, — решительно сказал он по-английски. — Благодарю, но мы просто смотрим.
Впервые кто-то снял ношу с моих плеч.
Потом мы бродили по Тай-Ам-Си Арене, глазея на небоскребы.
— Подумать только, у меня уже глаза на лоб вылезли, так хотела рассмотреть самую верхушку, — хохотала Ма перед особенно высоким зданием.
— Я его могу ладонями измерить. — Чуть отступив назад, Мэтт сделал вид, будто руками обмеряет здание.
Это мне кое о чем напомнило. Не хотелось портить настроение, но мне необходимо было знать.
— А что с мистером Паком? — спросила я Мэтта. Живя в Чайнатауне, Мэтт знал многих с нашей фабрики, был в курсе всех сплетен.
— На фабрику он не вернется. Ожог очень сильный, и его жена считает, что работать там слишком опасно.
— И что же он будет делать?
— Она работает на ювелирной фабрике, так что, готов спорить, он устроится туда к ней, когда поправится.
— А чем там занимаются?
— Делают четки и всякие украшения. Можно взять работу домой, но заработок хуже, чем у нас на фабрике. И руки нужны очень ловкие.
Я покосилась на Ма. Может, это выход для нас?
Она отрицательно помотала головой:
— Вспомни, как холодно у нас дома, А-Ким.
Да, в нашей нетопленой квартире мы никогда не смогли бы нанизывать бусы.
Наконец мы отправились к статуе Свободы. Ма хотела было заплатить за жетон метро для Мэтта, но тот успел проскользнуть самостоятельно.
—
— Отлично, — согласилась Ма.
Большой желтый паром напоминал мне паромы в заливе Коулун; Мэтт повел нас на верхнюю палубу. Ма посчитала, что там слишком ветрено, и вернулась вниз. А мы с Мэттом стояли у металлических поручней, и прохладный ветер дул в лицо. Перед нами расстилался океан.
— Скоро откроется первоклассный вид, — пообещал Мэтт и поспешил вниз позвать Ма. Удивительно, как он может быть таким грубым и в то же время внимательным и заботливым.
От вида на статую Свободы захватывало дух. Так близко и такая великолепная. Ма крепко стиснула мою ладонь.
— Как долго мы мечтали об этом, — прошептала она.
— Да, мы на самом деле в Америке.
— Она не напоминает вам Гуанинь? — размышлял вслух Мэтт.
Мы согласно кивнули.
Позже, когда мы уже вернулись домой, Ма сказала:
— Я ошибалась насчет этого мальчика, By. Он не просто симпатичный, у него еще и настоящее человеческое сердце. — Она хотела сказать, он способен сострадать и глубоко чувствовать.
Спрятав лицо в подушку, я промолчала, но думала только о Мэтте.
Девятый класс знаменовал собой переход в старшую школу. Большинство из нас учились здесь и в седьмом, и в восьмом, но в девятый класс пришло несколько новеньких. Учебный год начался с тестов по математике и естествознанию, чтобы распределить нас по группам. Все, особенно отличники, нервничали, потому что количество мест в специальных математических и естественнонаучных группах было ограничено, а все мечтали туда попасть. Хотя тесты всего лишь определяли способности, многие занимались с репетиторами. Прошел слух, что в некоторые колледжи будут принимать только тех, кто обучался по углубленной программе.
После пыльной и тяжелой физической работы на фабрике я окуналась в чистый логический рай науки, где чувствовала себя в полной безопасности. Исключительно ради удовольствия я начала читать книги о предметах, которые в школе мы изучали лишь обзорно, — аминокислоты, митоз, прокариоты, ДНК-тесты, кариотип, гибридизация, эндотермические реакции. Математика была единственным языком, который я по-настоящему понимала. В ней все ясно, четко, систематизировано и предсказуемо. Решение математических загадок доставляло невероятное удовлетворение, я забывала о своей подлинной жизни — убогой квартире и работе на фабрике. Наверное, я была единственной ученицей, которая с нетерпением предвкушала тестирование и с удовольствием выполнила все задания.