Девушка в тюрбане
Шрифт:
— Вы узнаете об этом раньше нас, — фыркает Карлолеон.
— Ну уж, ну уж. Ваш директор знает все новости прежде, чем они случаются...
— Заседание в разгаре. Изберут Сороку.
— На Сороку я согласен, — заявляет комиссар. — Это человек серьезный. Мне довелось с ним познакомиться на одном званом вечере, он говорил об экономике, и мне показалось, что он о ней имеет весьма ясное представление.
— Действительно, он дважды разорялся.
— На ошибках учатся. Только Олля вот уже два года делает одни и те же опечатки. Верно?
— Так точно, — отвечает Олля вслух, а про себя: трам-па-па-пам, твою мать, пам-пам...
—
— В каком смысле?
— В смысле Сороки.
— А куда ему деваться? Конечно, в порядке. Трижды с него было снято обвинение в причастности к мафии. Подозревается в связях с...
— Стоп, юноша. У нас тут полицейское управление, а не редакция. Здесь, за отсутствием прямых улик, связи преступлением не считаются...
«Связи не выбирают», — не говорит Хамелеон, молча пересчитывая блокноты.
Оценив его сдержанность, комиссар снова обретает хорошее расположение духа.
— Хотите последние городские новости, Хамелеон? Ничего интересного, правда: двоих ограбили мотоциклисты и один выбросился с пятого этажа — его выселили из дома. Вот что значит немедленно освободить квартиру.
(Никто не смеется.)
— По-человечески жаль, конечно. Но, поработав здесь, волей-неволей становишься толстокожим. Верно, Олля? Отвечайте!
— По-человечески да, — говорит Олля и от раздражения печатает: «Сегоднеш, его чивла» — приходится исправлять.
— Читал вашу статью о завершении дела Леоне, — продолжает комиссар. — Неплохо. Разве что кое-какие имена излишни, несколько нарочиты.
— Мне ее главный редактор правил, — объясняет Хамелеон, — у меня было по-другому. И вообще, многое в этом деле не убеждает, комиссар.
— Олля, иди помоги Пинотти, — сухо командует Порцио.
— Но тъм и тък уже тпое, — возражает Олля, переживающий машинописный кризис.
— Все равно иди.
— Понял. Ид!, синьшр ко№иссар, — отвечает Олля.
Они остаются с глазу на глаз — четвертая власть и пятая.
Комиссар восседает за грозным, цвета морской воды простором своего письменного стола.
— И что же вам, Хамелеон, кажется неубедительным?
Смелости у Карло поубавилось, но на этот раз он уже не молчит:
— Прежде всего — история Сандри. Оставим его прежние судимости, но я не понимаю, зачем человеку дома столько винтовок. Потом, этот оптический прицел... объясните, почему о нем нельзя даже заикнуться? Ну хорошо, бог с ним... однако... ну, а тот фотограф, который со всеми накоротке... ладно, бог с ним тоже... а Клещ... а эта история с ограблением... короче говоря, по-моему, это дело закрыли уж слишком поспешно.
— Мой милый юноша, — произносит комиссар и, вставая, вновь демонстрирует свою знаменитую царственную поступь, — может быть, вам было бы приятно узнать, что по крышам одного из районов нашего города кочует «кукушка»? Вам хотелось бы жить, ощущая такой «фактор напряженности»?
Господи, опять эти кавычки!
— Вам бы хотелось, чтоб наш город уподобился Чикаго, Бейруту или Аддис-Абебе? И чтобы всякий мог в любой момент стрельнуть вам в голову?
— Я думаю...
— Не надо слишком много думать. Берите пример с многих ваших коллег, которые решили остудить на какое-то время свою мозговую корку. Вон у вас сколько дел. Конгрессы, жюри, энциклопедии. Загляните-ка в газету: что пьют ВИПы? На каких матрасах спят? У вас всегда спрашивают ваше мнение, а у меня только
— Но люди...
— Люди уж и думать забыли про этого Леоне. Тот, кто стрелял, не достиг своей цели — дать нам почувствовать нашу слабость. В городе царит спокойствие, а в этом районе, как и прежде, спокойнее, чем в любом другом. Аминь!
— Пусть он цели своей не достиг, но в парня попал. И парень этот не спокоен, он мертв.
— Только он один. А выпусти мы обстановку из-под контроля, люди откроют перестрелку из окон.
— Вам известно, что у вас под носом оружие продают и покупают как хлеб. Сперва мы советуем людям остерегаться. Потом, наоборот, рекомендуем оставить свои страхи. Устроят где-нибудь взрыв — мы обещаем: вы все узнаете. Потом говорим: к сожалению, эти сведения не для огласки. Конечно, людям становится все страшнее. Какое же это, к черту, спокойствие? Облавы! Бронемашины! Сфабрикованные процессы! Отряды особого назначения, сражающиеся против тех, кто занимает пустые дома! Депутат Сорока, оправданный за недостаточностью улик! Триста телефонных звонков с требованием оставить Сандри в покое!
Комиссар истово вздыхает.
— Вы нам совсем не помогаете. Вот она, передо мной, ваша авторитетная газета. Восемь полос на темы летнего отдыха, карикатуры, тесты, хорошие манеры. Кухня, бюст жены ведущего программы, открытый всем ветрам, а вот, взгляните, снято телеобъективом, шпионаж экстра-класса. Несколько песенок, программа телевидения, ВИПы и их происхождение. Вот почему теперь ничего особенного не происходит — все ВИПы уже произошли. Неплохо сказано? А что вы думаете, и мы шутить умеем. Или вот здесь, поглядите, какое актуальное исследование — хит-парад депутатских мнений: кто из политиков умеет лучше носить очки? Вот это да, это нам подспорье. Публика думает, что все в порядке. И стреляют тогда только в самых крайних случаях. Это и есть спокойствие.
— Да, спокойствие, — отвечает Хамелеон. — Только беда тому, кто хоть словом обмолвится о войне, в которой задействована одна из наших фирм. По-вашему, что нужнее газете — журналистское расследование, или снятая за километр грудь, или, может, откровение по поводу мениска?
— У газет имеются хозяева. В государстве — правители. У полиции — шефы. Не устраивают они вас — заменяйте. Мы же для того и существуем, чтобы не дать вам этого сделать. Аминь!
— Это — истина в вашем представлении. Однако то, что вы видите здесь, и смерть этого парня посреди газона не наводят ли вас на мысль, что существует и другая истина?
— Вы ищете абсолютную истину, а таковой не существует! — выйдя из терпения, кричит комиссар. — Тут надо выбирать: идете ли вы вместе со страной, которая движется вперед?
— Куда это — вперед, черт побери! — срывается Хамелеон и в ужасе замолкает. Он чувствует, что вдруг вернулся на десять лет назад, к бесплодным противопоставлениям, к неконструктивным выпадам, к словесной зажигательной смеси.
Комиссар смотрит на него с угрозой. Отражаясь в стеклянной поверхности стола, он выглядит королем пик. Каким же будет его приговор? Звонит телефон. Комиссар снимает трубку, и лицо его освещает улыбка, становящаяся с каждой секундой все шире. Семь раз произносит он слово «милейший». Ласково покачивает головой.