Девушки и единорог
Шрифт:
Потом сказал:
— Нам придется подождать, пока клей не высохнет.
— Подождать? Ты знаешь, сколько сейчас времени?
Он спокойно ответил:
— Знаю… Но я также знаю, что место склейки должно просохнуть.
Она ухитрилась, наконец, укротить волосы и спрятать их под шляпкой и вуалью. Шаун собрал колесо и бесконечно долго накачивал его. Мотор некоторое время капризничал, потом все же чихнул несколько раз и заработал. Шаун взобрался на свое сиденье, натянул перчатки на грязные руки и надел каскетку.
— Мне не нравится
Шаун включил задний ход, развернулся, успокоил все три цилиндра и ответил:
— Мне тоже.
Когда они выехали из леса, он добавил:
— Ты скажешь, что мотор вышел из строя и мне долго не удавалось запустить его. С этими автомобилями никогда не знаешь, что может случиться.
— Я не умею лгать! — сказала Гризельда.
— Разве мы можем сказать что-нибудь другое? — пожал плечами Шаун.
Она взглянула на него, пораженная истиной, о которой до сих пор отказывалась думать.
Длинный летний день еще на закончился, солнце висело над горизонтом, но в Сент-Альбане все должны были уже сидеть за столом.
Машина быстро двигалась к багровому горизонту, и в тот момент, когда они увидели море, правая передняя шина снова испустила дух.
Гризельда едва не вспылила, но, быстро сообразив, насколько абсурдным был бы ее гнев, рассмеялась.
Она сошла с машины, а Шаун снова взялся за колесо.
Гризельда сказала:
— Думаю, мне стоит дальше пойти пешком.
Не оборачиваясь, Шаун бросил:
— Может быть.
Но она не ушла. Стоя за спиной Шауна, смотрела, как он возится с колесом. Вскоре она снова начала нервничать.
— Это надолго? Потом опять придется ждать, пока клей просохнет?
— Да, конечно.
Он накачал проколотую камеру. Но воды поблизости не оказалось. Тогда он плюнул на место предыдущей склейки и размазал слюну пальцем. Гризельду чуть не стошнило, когда она увидела, как надулся и тут же лопнул небольшой пузырек.
Шаун сказал:
— Мы слишком мало ждали, клей не высох, и воздух продолжает выходить.
Сорвав с камеры наклеенный кусочек резины, он принялся за ремонт. Снова та же последовательность операций: почистить камеру, поскоблить ее, намазать клеем, ожидать. Не прекращая работы и не поворачиваясь лицом к Гризельде, он говорил:
— Покрышки сильно изношены. Сэр Лайонель заказал новые, но неизвестно, когда они прибудут. Не знаю, сколько еще можно проехать на старых, и я не представляю, как долго проработает мотор до серьезной поломки. Не знаю, как долго мы сможем скрываться от любопытства окружающих. Мне также не известно, как долго твои родители не будут замечать ничего странного в твоих продолжительных прогулках.
Он выпрямился и повернулся к ней.
— Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что теперешнее положение дел не может продолжаться, оно не должно продолжаться, это невозможно.
— Замолчи!.. Почему ты так говоришь?
— Ты знаешь, что это правда. Единственное,
— Это неправда!
Она была в ужасе, она не хотела ничего слышать. Подавив рыдание, она попыталась обнять его, но Шаун отступил и сказал:
— Осторожней! Здесь нас могут увидеть, мы слишком близко. И у меня грязные руки.
Он склонился над камерой, наложил на прокол новую заплатку и стал собирать колесо. Он продолжал говорить, не глядя на Гризельду:
— Я достаточно долго любил тебя, скрываясь, как вор. Если я ничего не значу для тебя, неважно, пусть продолжается так, как продолжается, тем хуже для меня. — Он повернулся к ней и почти выкрикнул: — Но я хотел бы, чтобы это продолжалось всегда!
— Всегда?
Она была испугана. Произнесенное им слово поразило ее. Она никогда не думала о будущем. Она целиком находилась в настоящем и не хотела знать ничего другого. Была счастлива, когда ждала, была еще больше счастлива, когда встречалась с ним и могла любить его, была счастлива, когда снова начиналось ожидание. Ее счастье находилось вне времени, вне обстоятельств, оно не требовало размышлений о будущем.
— Ты несчастен сейчас? Зачем мучиться напрасно? Если не будет автомобиля, мы придумаем другой способ, чтобы встречаться.
Шаун промолчал. Поставив колесо на место, он запустил двигатель. Они двинулись к морю. Солнце почти касалось горизонта. Внезапно он сказал:
— Думаю, мне нужно уехать.
На несколько секунд она потеряла возможность слышать и видеть. Окружающее ее пространство замерло и пропало. Через некоторое время она все же смогла сделать вдох:
— Что ты сказал?
— Я хочу уехать!
— Уехать?
— Да, уехать!
— Куда?
— В Америку.
— В Америку? Или еще дальше? И что ты будешь делать там?
— Начну новую жизнь.
— Какую жизнь?
Она была в ярости, потому что ей было очень больно. Немного поколебавшись, он сказал осторожно, словно зная, что говорит нечто абсурдное, смертельно опасное:
— Мы можем начать совместную жизнь. Ты и я.
Гнев Гризельды мгновенно угас. Ее сердце охватил смертельный холод, как будто она услышала приговор: «никогда». В то же время, Шаун почувствовал себя более уверенно. Неожиданно он поверил, что его план возможен, и принялся объяснять:
— У меня есть друг в Детройте, он недавно написал мне. Он делает сельскохозяйственные машины, велосипеды и хотел бы заняться производством автомобилей. Он предлагает мне работать у него, говорит, что сначала будет очень трудно, но в этом деле можно хорошо заработать, сделать состояние. В Ирландии надеяться не на что, если Парнелл не изменит свою политику, все пойдет прахом. — Потом он закричал: — Я же не могу привести тебя в комнату для прислуги в доме леди Августы! Или обосноваться в Сент-Альбане как зять, согласный на любую работу!