Девушки из Шанхая
Шрифт:
В туалете ее нет, иду в душевую. Когда я вхожу, меня пробирает мороз. Эта комната совсем не похожа на ту, что регулярно является ко мне в кошмарах, но на полу лежит моя сестра — ее лицо побелело от боли, на ней нет штанов, ее интимные части обнажены, набухли и выглядят ужасающе.
Мэй протягивает ко мне руку:
— Перл…
Я подбегаю к ней, поскальзываясь на мокрых плитках.
— Твой сын выходит наружу, — говорит она.
— Почему ты меня не разбудила?
— Я не знала, что все зашло так далеко.
Мы множество раз обсуждали, что будем делать, когда наступит этот момент — по ночам или уединившись во время еженедельных
— Крестьянки всегда рожали самостоятельно. Если у них получается, получится и у меня. Мы столько всего преодолели. Я мало ела и все выблевывала. Ребенок не будет большим, он легко выйдет наружу.
Мы обсуждали, где лучше всего рожать, и сошлись на том, что это будет душевая, поскольку остальные женщины боятся туда заходить. Тем не менее они иногда принимают душ днем.
— Я не позволю ребенку родиться днем, — пообещала Мэй.
Теперь понимаю, что Мэй, видимо, целый день трудилась, лежа на койке, задрав колени и скрестив ноги, чтобы не выпустить ребенка наружу.
— Когда начались боли? Часто болит? — спрашиваю я, вспомнив, что так можно понять, когда ребенок увидит свет.
— Сегодня утром. Сначала было не особенно больно, и я знала, что придется подождать. Внезапно я почувствовала, что мне очень надо в туалет. Когда я пришла сюда, из меня вытекла вода.
Именно в этой воде я стою на коленях.
Почувствовав схватку, она вцепляется мне в руку. Ее лицо краснеет, она жмурится и старается стерпеть боль. Она сжимает мою руку и так глубоко вонзает в нее ногти, что я сама едва удерживаюсь от крика. Когда схватка отступает, она переводит дыхание, и я чувствую, как ее рука расслабляется. Час спустя я вижу голову ребенка.
— Ты можешь сесть на корточки? — спрашиваю я.
Мэй всхлипывает. Я подтягиваю ее к стене, чтобы она могла опереться. Сажусь у нее между ног, сцепляю руки и закрываю глаза, чтобы набраться смелости. Потом я открываю глаза, смотрю в ее искаженное болью лицо и, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, говорю ей то, что столько раз слышала от нее самой на протяжении последних недель:
— Мы справимся, Мэй. Мы справимся.
Когда ребенок выскальзывает наружу, мы видим, что это не сын, о котором мы говорили. Это мокрая, покрытая слизью девочка. Она совсем крохотная, даже меньше, чем я ожидала. Вместо плача она издает тихие, жалобные звуки, напоминающие птичий писк.
— Дай взглянуть.
Я моргаю и перевожу взгляд на сестру. Ее волосы висят мокрыми
— Сейчас вернусь, — говорю я, но Мэй меня не слышит. Она обняла девочку, защищая ее от холода и вытирая ей рукавом слизь с лица. Я гляжу на них. У них есть несколько мгновений, чтобы побыть вместе, прежде чем я заберу ребенка себе.
Двигаясь быстро и бесшумно, я бегу в спальню и беру вещи, которые мы с Мэй приготовили заранее: нитки, маленькие ножницы для рукоделия, подаренные нам миссионерками, и пару чистых полотенец. Прихватив чайник с радиатора, я торопливо возвращаюсь в душевую. За это время у Мэй успел отойти послед. Я перевязываю пуповину и перерезаю ее. Смочив одно из полотенец горячей водой, я передаю его Мэй, чтобы та вытерла девочку. Вторым полотенцем я помогаю вытереться ей самой. Ребенок совсем маленький, так что разрывов почти нет, особенно по сравнению с теми, которые были у меня после того, что случилось в хижине. Я надеюсь, что швы не понадобятся. Да и что еще остается? Я даже не представляю себе, как делать швы. Как бы я смогла зашить интимные части своей сестры?
Пока Мэй одевает девочку, я вытираю пол и заворачиваю послед в полотенце. Очистив, насколько это возможно, все вокруг, я выбрасываю грязные вещи.
Небо розовеет. У нас мало времени.
— Я не смогу встать сама, — говорит Мэй. Ее бледные ноги дрожат от холода и усилий. Она отталкивается от стены, и я ставлю ее на ноги. По ее бедрам стекает кровь и капает на пол.
— Не волнуйся, — говорит она. — Не волнуйся. Сейчас. Возьми ее.
Она передает мне девочку. Я забыла взять одеяло, которое связала Мэй, и, почувствовав неожиданную свободу, девочка неловко машет ручками. Все эти месяцы я не носила ее в себе, но внезапно я понимаю, что люблю ее, как свою дочь. Я едва замечаю, как Мэй надевает белье и штаны.
— Я готова, — говорит она.
Мы оглядываем комнату. Всякий поймет, что здесь были роды. Но главное — никто не заподозрит, как было дело на самом деле, потому что меня не будут осматривать врачи.
Я лежу в постели, прижимая к себе свою дочь. Мэй дремлет рядом, положив голову мне на плечо. Наши соседки постепенно просыпаются. Нас замечают не сразу.
— Ай-я!Взгляните-ка, кто к нам пришел ночью! — восхищенно кричит Ли-ши.
Женщины и дети окружают нас, расталкивая друг друга, чтобы посмотреть.
— Твой сын!
— Не сын. Дочка, — поправляет Мэй. Ее голос звучит так мечтательно, что на секунду я пугаюсь, что она нас выдаст.
— Маленькое счастье, — сочувственно говорит Лиши. Этой традиционной фразой принято выражать свое разочарование в случаях, если родилась девочка. Она ухмыляется. — Но посмотри-ка! Здесь только женщины, если не считать маленьких мальчиков, которым нужна мама. Очень удачно получилось.
— Ничего удачного, если она будет так одета, — замечает одна из женщин.
Я смотрю на девочку. Ее одежда — это первое, что мы с Мэй сшили. Пуговицы разъезжаются, петли провисают, но проблема не в этом. Ее надо защитить от злых духов. Женщины отходят и возвращаются с монетками, которые символизируют заботу «сотни друзей семьи». Кто-то повязывает на ее черные волосы красную нитку, чтобы притянуть удачу. Женщины по очереди вышивают на ее одежде и чепчике крохотные знаки, чтобы защитить ее от злых духов, дурных предзнаменований и болезней.