Девушки сирени
Шрифт:
– Ты все замечаешь, – удивился Петрик.
Надя улыбнулась в ответ:
– Вообще-то, не все. А давайте спустимся и поможем собирать картошку? Петрик, ты же так хорошо орудуешь лопатой.
Надя флиртует? Это прямое нарушение моего главного правила: «Подруга всегда на первом месте!» На день летнего солнцестояния Петрик выловил мой венок из реки и подарил мне серебряный крестик на цепочке. Традиции уже ничего не значат?
Может, Петрик влюбился в Надю? Тогда все логично. В начале месяца герлскауты на благотворительном аукционе
А потом был этот жуткий случай у ворот школы. Мы с Надей уходили домой, и какие-то мальчишки начали кидаться в нее камнями и по-всякому ее обзывать, потому что у нее дедушка был евреем. Петрик сразу поспешил Наде на помощь.
В том, что люди кидаются камнями в евреев, для меня не было ничего необычного. Удивительно то, что это случилось с Надей. До этого я и не знала, что она на какую-то часть еврейка. Мы ходили в католическую школу, Надя могла прочитать наизусть больше молитв, чем я. Но о том, что у Нади дед – еврей, все узнали, когда наш учитель немецкого, герр Спек, дал нам задание составить свою родословную, а потом зачитал все работы перед классом.
Я в тот день попыталась оттащить Надю в сторону, но она не собиралась убегать или прятаться. Миссис Микелски, она тогда носила своего первенца, выбежала из школы и обхватила Надю руками. Она кричала хулиганам, чтобы те прекратили, и грозилась вызвать полицию. Миссис Микелски любили все девочки в школе, она была нашей путеводной звездой, то есть мы хотели стать как она – красивыми, умными и веселыми. Миссис Микелски защищала своих девочек, как львица. А чтобы мы лучше успевали по математике, угощала нас ирисками и «коровками», и я всегда сдавала все тесты на «отлично».
Петрик, он тогда вызвался проводить нас домой, гонял хулиганов, размахивая лопатой, и в результате этих героических действий у него откололся кусочек переднего зуба. Улыбка Петрика, понятное дело, пострадала, но на самом деле стала еще обаятельнее.
Из воспоминаний в реальность меня вернул – какой-то странный, похожий на стрекот сверчков звук. Он становился все громче и громче, а земля под нами начала дрожать.
Самолеты!
Они с гудением пролетели так низко над нами, что даже трава наизнанку вывернулась, а фюзеляжи снизу отразили солнечный свет. Три первых накренились вправо и, оставляя после себя запах керосина, полетели в сторону города, их серые тени скользили по полям.
Всего я насчитала двенадцать штук.
– Похожи на самолеты из «Кинг-Конга», – пробормотала я.
– Кася, там были бипланы, – сказал Петрик. – «Хеллдайверы». А эти – немецкие пикирующие бомбардировщики.
– Может, они польские.
– Никакие не польские. Видно же – белые кресты под крыльями.
– Они с бомбами? – спросила Надя скорее из любопытства, чем из страха. Она никогда не боялась.
– Аэропорт уже разбомбили, – напомнил Петрик. – Что еще
Самолеты обогнули город и один за другим полетели на запад. Первый с мерзким визгом спикировал и сбросил бомбу в центре города, прямо туда, где Краковское предместье – наша главная улица – проходит между самыми красивыми домами Люблина.
Петрик вскочил на ноги:
– Господи Иисусе, нет!
Земля вздрогнула от жуткого удара, и в том месте, куда упала бомба, к небу поднялся черный столб дыма. Самолеты снова облетели город, в этот раз они сбросили бомбы рядом с Коронным Трибуналом – это наша Ратуша.
Как раз в эти дни моя сестра Зузанна, она только стала доктором, работала волонтером в больнице. А мама?
«Господи, пожалуйста, – мысленно попросила я, – если с мамой что-нибудь случится, забери меня сразу на небеса».
А папа, он на почте?
Самолеты облетели город и направились в нашу сторону. Когда они пролетали над нами, мы нырнули в траву, а Петрик накрыл нас с Надей своим телом. Я даже чувствовала, как бьется его сердце.
Два самолета вернулись, как будто что-то забыли.
– Нам надо… – начал Петрик.
Мы не успели двинуться с места, как спикировали два самолета. Они полетели над полем под горкой. Через секунду мы услышали пулеметные очереди. Стреляли в молочниц. Несколько пуль попали в поле и подняли фонтанчики земли, но остальные угодили в женщин. Те упали, молоко полилось на траву. Одна корова громко замычала и рухнула, пули застучали по алюминиевым бидонам.
Беженцы в поле побросали картошку и стали разбегаться, но пули настигали их на бегу. Два самолета повернули в нашу сторону, оставив на поле тела мужчин и женщин и туши коров. Я пригнула голову. Коровы, которые еще были живы, брыкались, словно обезумели.
Я рванула вниз по склону и дальше через лес по усыпанной хвоей тропинке. Надя и Петрик – за мной.
Что с родителями? Они живы? А Зузанна?
В городе только две «скорых», поэтому она работала всю ночь.
Мы задержались у картофельного поля – невозможно было не посмотреть. Я обошла бидон, который лежал на приличном расстоянии от женщины, по виду ровесницы Зузанны. Вокруг нее рассыпались клубни картошки. Женщина лежала на спине поперек взрыхленного ряда земли, левая рука на груди, плечо все в крови, и лицо тоже все забрызгано. Рядом с ней на коленях стояла девушка.
– Сестра, вставай. – Она взяла женщину за руку. – Ты должна встать.
– Зажми рану двумя руками, – посоветовала я, но она только посмотрела на меня, и все.
К ним подошла женщина в халате из синели и тоже опустилась на колени. Она достала из черной врачебной сумки желтый жгут.
Надя потянула меня за руку:
– Идем. Самолеты могут вернуться.
В городе на улицы высыпали люди. Они плакали, кричали что-то друг другу, спасались кто на велосипедах, кто на лошадях, на телегах, пешком.