Девяностые
Шрифт:
– Надя! – перебил Сергей, еще не найдя слов, не зная, как выразить то, что нужно ей сказать. – Надя, я вот что хотел вам…
И лицо ее сразу изменилось, словно бы пожухло и потемнело, она торопливо, испуганно попросила:
– Не надо. Вот сейчас хорошо нам… вот так, давайте… давай, чтобы и было.
– Как?
– Как сейчас… как ночью. И больше – не надо. Ладно? – Она суетливо плеснула в стопочки. – Да?
«И она тоже боится, – думал удивленно Сергей. – И она… Чего ей бояться?.. Да нет, что я!.. Ей-то и есть чего…»
– Давай, Сережа, за вечер этот, за Пасху еще раз… за весну!
А может, действительно, не надо этих разговоров и большего –
Теперь каждый вечер, как только темнело, Надя приходила к нему. Темнело все позже, Сергею все тяжелее становилось ожидать ее. Они почти не виделись днем, вечерами проводили вместе не больше часа, и Надя возвращалась домой. Не говорили друг другу нежных слов, ласкали друг друга в темноте, молча, задыхаясь от близости и желания, и Сергею казалось, что они просто справляют нужду, гасят разжигаемый в них природой огонь. Ей нужен мужчина, ему – женщина, и вот встретились два подходящих существа и соединились.
Несколько раз Сергей пытался завести разговор о своей помощи по хозяйству, о своем участии в ее жизни. «Я копать умею, прибивать, с вилами обращаться могу… Надя, как же – я ведь теперь тебе не совсем чужой…» – «Ты вот рисуешь – и рисуй, – с улыбкой, полушутя отвечала она. – Каждому свое назначение. А тебе, говоришь, к выставке готовиться надо, и портрет вон еще не закончен. Рисуй скорей. Только я с ним не согласна». – «Почему?» – «Я на нем молодая какая-то, симпатичная слишком…» – «Да ты и в жизни симпатичная… Ты, Надя, красивая…» – «А-ай, – она морщилась, – чего смеяться-то! Красивая… Какая тут красота…»
Кое-как доведя картины до терпимого уровня, Сергей решил двадцать девятого апреля снова пойти к тем скалам на берегу Енисея. Хотелось побыть одному, посидеть у воды, глядя на быстрый поток, который, кажется, очищает, освежает душу; нужно было спокойно, не торопясь подумать.
Природа изменилась слабо, если не приглядываться – по-прежнему голо и серо, трава желтая, сухая, – но в то же время Сергей не узнавал те места, по которым шел в прошлый раз. Все неуловимо преобразилось, зажило, зазвенело… А там, где начинался последний перед обрывом подъем, он обнаружил семейку синих мясистых цветов.
Долго смотрел на них, сидя на корточках, трогал их ворсистые плотные лепестки, и цветы казались такими преждевременными, нереальными в мертвой прошлогодней траве, на продуваемом холодными ветрами склоне. Нигде почти нет еще никаких красок, кроме черной и серой, лишь какие-то полутона, слабые намеки, а здесь вот вдруг – ярко-синие пятна.
…Почему-то еще с первого похода он был уверен, что обнаружит на этой скале рисунки. В прошлый раз он обследовал ее бегло и наверняка главное пропустил. Место очень уж подходящее – немного жуткое, как бы выпадающее из настоящего; все здесь дышало далеким каменным прошлым, и следы этого прошлого, скорее всего, остались, отмеченные на скале.
Для начала Сергей пошел вверх по течению Енисея, где в реку врезается длинная каменистая коса, и оглядел скалу со стороны. Она нависла над водой, и там, где Сергей стоял недели три назад, любуясь неожиданно развернувшейся перед ним панорамой, был как бы карниз, а под этим карнизом – множество уступов,
«Тропа» – узенькая полоска, на которую ветер нанес землю и семена травы; по ней нужно двигаться осторожно, прижимаясь к скальной стене, проверяя ногой прочность опоры… Вот Енисей поворачивает вправо, и скала тоже делает поворот на юго-восток. И тут, мечтая и надеясь это найти, но все равно неожиданно, Сергей увидел на гладких, будто отшлифованных сколах выбитые совсем, кажется, недавно каким-то чудаком фигурки нескольких коз с длинными изогнутыми рогами и тут же – маленьких козлят, почему-то обращенных мордочками в противоположную сторону…
Зачарованный, переступал Сергей от скола к сколу, от картины к картине. Безвестный мастер оставил на скале изображения людей (наверно, своих сородичей), оленей, коров. И они каждое утро, уже тысячи лет, встречали восход солнца, безмолвно ведя свою тайную, подаренную им когда-то руками давно слившегося с землей человека жизнь.
…Сергей часто бывал в местах, где есть петроглифы, – это сделалось для него некой потребностью, рождало новые идеи, помогало в его работе над картинами. Но сейчас он впервые ощущал себя первооткрывателем. Ведь, может быть (ему очень хотелось верить), никто раньше не забирался сюда. И от этой мысли скала со скрытыми на ней сокровищами стала ему по-настоящему дорогой – она как бы стала его, только его местом, личным его уголком…
Тропинка становится еще уже, и рисунки, кажется, кончились. Сергей попытался пройти дальше, всем корпусом вжимаясь в скалу, держась руками за выступы камней… Нет, опасно. Ноги могут запросто соскользнуть, а внизу острые глыбины, бешено несущийся меж ними поток пенящейся воды.
Вернувшись немного назад, он сел на сухую траву, закурил. Перед глазами раскрывается широкая панорама. Острова, поросшие тополями, но с пустынными, излизанными водой, отутюженными ледоходами пологими берегами; на том берегу Енисея степь с редкими, похожими на курганы холмами, дальше грядами горы – и каждая гряда выше и выше, и на дальних, почти не отличимых от облаков, лежит снег. И оттуда выходит солнце, бросает на скалу и на рисунки свои первые приветы-лучи. И, может, вдохновленный восходом, древний мастер выбрал именно это место, эти несколько гладких сколов камня, чтобы творить…
Пора домой. Собирать свои холстики и завтра на утреннем автобусе отправляться в город – нужно заранее подготовить к выставке галерею. Первого мая – открытие. Потом он вернется сюда и сделает перетирки рисунков, многие из них того стоят…
И как только он подумал о реальности: о доме, выставке, – вслед за ними снеговыми тучами приползли и те мысли, что он заглушал в себе все последние недели. Но они, как всегда, были сильнее, и Сергей почувствовал себя слабым, потерявшимся, ничего еще не знающим, не понимающим в жизни. «А если ребенок?!» – вдруг крикнуло в нем… Да, ведь он и забыл, что удовольствие может обернуться для Нади беременностью. А ребенок, это… Нет, нет, надо срочно что-то решать, надо распутать этот узел… И в то же время робкий, тонкий какой-то голос пытался его успокоить, отсрочить, подождать: «Вот съезди в город, устрой там всё с выставкой. Может, появятся деньги… Попозже решишь, сейчас есть другое…»