Девять девяностых

Матвеева Анна Александровна

— Начинай копить деньги, — посоветовала Олень сыну, чтобы поставить точку в похоронной теме.

Писать о Париже — проще простого, приятней приятного. Но Олень сочиняет эссе про Екатеринбург, потому что завтра его нужно сдать… Тут Женечкина супруга вваливается в комнату, как сиреневая чума. Два модных цвета нового сезона — сиреневый и горчичный, таков вердикт уличной моды. Сегодня чума в новых мушкетерских сапогах-ботфортах — октябрь уж наступил.

«Октябрь! — вспоминает Ада. — Паспорт, наверное, готов!»

Она звонит Клавдии Трофимовне в ближайший рабочий день, и та

возмущается: где носит Аду? Деньги нужно сдать в течение трех дней. «В течение» Клавдия Трофимовна произносит так, что нет никаких сомнений — на письме было бы «в течении». Но Ада готова простить ей и не такую ошибку, хотя обычно всех кругом поправляет, так что несчастная Эль-Маша при ней вообще боится рот раскрыть.

Но где взять деньги в течение трех дней? Скорее всего, эти дни просто утекут по течению, и Ада не сможет выловить из них ни одного лишнего доллара.

Доллар — новая валюта России, к нему все быстро привыкли, хотя некоторые до сих пор боятся подделок.

— Ах, тебе не нравится глаз президента? — кричала однажды при Аде красивая восточная женщина, когда с ней стал спорить уличный меняла. — У этого президента глаз красивее, чем у твоей жены, понял?

Меняла понял, хотя жены у него вообще не было.

За время работы на Женечку Ада скопила четверть нужной суммы.

Париж уходил за горизонт прямо на глазах.

Ада два дня думала, а на третий вошла в кабинет к Женечке, где он сидел, почти не видный за коробками и мешками. И сказала:

— Евгений Петрович, мне нужна ваша помощь. Клянусь, я всё отдам!

И взметнула руку в пионерском салюте.

— Прямо так и сказала? — ужасалась Олень.

Ада раскладывала на столе новенькие доллары — как будто гадала на короля. Точнее, на президента. Сейчас она выйдет из конторы, пройдет один квартал и купит себе Париж.

У Женечки сегодня были гости, один — с гитарой. Пел приятным, хотя и несколько шатким тенором песни, которые теперь стали называться шансоном.

Ада и Олень ушли на словах: «Зойка, любовь мою ты продала!»

На подступах

Москва, Киев, Варшава и Вена — мужчина и три женщины. Всего лишь четыре ступени на пути к Парижу, хотя Ада ни разу не была за границей, и Варшава с Веной ее все-таки отчасти интересовали. Тем более у нее, как у всех хорошеньких русских женщин, была польская прабабушка. «Поляки — спесивые», — считала мама. (Прабабушка числилась по папиной линии.)

Ада начала сборы за неделю до отъезда — одалживала вещи, чтобы не опозориться в Париже. Олень пожертвовала черную сумку из кожаных лоскутов. Эль-Маша принесла газовый шарфик, Ада, глядя на него, вспомнила соседку сверху: она ходила в таком же, и уши неприятно просвечивали сквозь ткань. Мама разрешила взять «вареные» джинсы, которые привезла из Китая себе. Велела обращаться аккуратно. Папа… Папа дал триста долларов и попросил:

— Возвращайся.

Для университета сделали больничный, Женечка просто махнул рукой: вернешься — звони! Даже слегка задело, как легко ее все отпустили.

Олень приехала на вокзал с тем самым Алешей. Смотреть на них было не очень приятно — вокруг плавало облачко общей тайны.

Словечки, перегляды, хихиканья. Алеша по первой же просьбе Олени побежал за мороженым, хотя день был студеный. Свердловский вокзал, знакомый с детства — запахи сажи, пирожков, чужого страха опоздать. Стены заклеены круглыми бумажками от мороженок — и строгий обиженный голос объясняет, что «пассажирский поезд номер такой-то до Москвы отправляется с первой платформы. Нумерация вагонов начинается с головы состава». Ада смотрела, как Алеша обнимает Олень, и сама собой возмущалась — она ведь в Париж едет! Зачем грустить? Вот по этому, что ли, грустить — серому небу, серым домам, серым людям?

Ада не вернется. Возможно, она видит Олень в последний раз. И маму с папой сегодня утром тоже видела в последний раз перед долгой разлукой. Особенно тяжело расставаться с папой. Но он ее поймет. Потом она освоится — и всем пришлет приглашение. Кроме разве что Эль— Маши.

Толстая проводница кивнула — поехали!

Ада обняла Олень. Алеша чмокнул ее в щеку, от него приятно пахло — как от чистого, домашнего щенка.

В вагоне Ада не сразу нашла свое место, и, когда выглянула в окно, — друзей на платформе уже не было.

Она взобралась на верхнюю полку, решила, что будет спать до Москвы.

На дне души саднило.

Ада представляла себе, как Олень с Алешей садятся в двадцать первый автобус. Олень, как всегда, встанет туда, где «гармошка» и колесо.

А завтра — концерт одной знакомой группы.

А вдруг она, Ада, так и проживет всю жизнь в одиночестве?

Ну и пусть.

Главное, чтобы в Париже.

Дорожная болезнь

Москва сразу же невзлюбила Аду.

Ревнивая баба, у которой лучшие годы позади, — вот какой Ада увидела Москву в тот свой приезд.

Как только вышла на перрон, кто-то из встречающих отдавил ей ногу, потом грязно обругали, будто облили с ног до головы помоями. Ада поняла: все отношения с Москвой надо свести к минимуму. Лучше — к нулю, но не выйдет.

Встреча с группой — на другом вокзале, туда и поехать. Не дать столице ни малейшего шанса.

Сумка у Ады была небольшая, даже таксисты не реагировали. Метро под боком, точнее — под землей.

Пока ехала — заболела.

Ада всегда с точностью знала, когда именно к ней пристала инфекция.

Сегодня она приняла облик дамы печального возраста — такого, что еще один шаг, и свалится в старость, как в пропасть. Но пока держится — старается, правда, лишний раз не улыбаться, чтобы лицо не пошло морщинами. Они сидели рядом в метро, Ада читала книжку, чтобы скоротать дорогу — а дама-инфекция косила глаза, чтобы читать вместе с ней. И даже цокала возмущенно языком, когда Ада слишком быстро перелистывала страницы. Книжка была — «Мадам Бовари». Инфекция очень хотела узнать, чем окончится прогулка Эммы с Леоном в экипаже, — и, когда Ада пошла к выходу, осталась очень недовольна. Вот эта дама и успела передать Аде «воздушно-капельным путем» какую-то заразу. Ада вдохнула ее через нос — и вуаля. Еще не дождалась группы на вокзале, а уже еле-еле на ногах держалась.