Девять дней
Шрифт:
— Мне жаль, что тебе пришлось стать свидетелем этого, — тихо говорю я, натягивая рубашку Колина. Он не отвечает. Всё, что он делает, это обхватывает руками моё тело, притягивая меня ближе к себе.
Ему все равно, что мои слёзы намочат его рубашку. Ему всё равно, что на нём остаются пятна от моей туши или, что я начинаю плакать так сильно, что едва могу дышать.
Он просто стоит рядом со мной, обнимая меня так крепко, что я почти чувствую себя хорошо. Как будто моя мать только что не сказала мне, что хотела бы, чтобы я умерла.
Но она действительно
— Лилибаг. — Его голос — шёпот, наполненный заботой и сочувствием. Я слышу, как ему жаль меня. Но я не хочу, чтобы он жалел меня. Мне не нужна его жалость.
— Ты можешь просто отвезти меня домой?
— Могу я сначала отвезти тебя ещё куда-нибудь? — Колин высвобождает меня из объятий и смотрит на меня.
Его руки остаются на моём мне. Он держит меня за талию, нежно проводит большими пальцами по моему телу, заглядывая так глубоко в мои глаза, что я готова растаять. Я бы растаяла… если бы не верила, что от меня почти ничего не осталось.
— Я устала, Колин. Я больше не хочу сегодня никаких приключений.
Он кивает, но затем пожимает плечами, глядя на меня.
— Это пойдёт тебе на пользу, я обещаю. — Я не успеваю ответить, потому что Колин поднимает меня и несёт к своей машине, усаживая внутрь, как будто я не в состоянии сделать это сама.
Я провожаю его взглядом, когда он подбегает к водительскому месту и проскальзывает в машину, заводя двигатель быстрее, чем я успеваю моргнуть. И вот так просто мы снова отправляемся в путь, оставляя мою маму позади, как будто ничего не случилось.
Пятнадцать минут спустя Колин останавливается перед старым на вид зданием. На нём нет никаких вывесок, никаких признаков того, что там кто-то живёт, но и на заброшенный дом он не похож.
Мы выходим из машины, его рука берёт мою в ту же секунду, как мы снова оказываемся рядом друг с другом. Мне нравится, когда его рука в моей, или моя в его. Это простой жест, но в нём больше интимности, чем я себе представляла.
Чем дольше Колин держит меня за руку, тем сильнее она начинает гореть. Не то чтобы я чувствовал какую-то физическую боль, но она горит в моем сердце. Горит так, словно прямо подо мной держат зажжённый факел. Пламя не касается моей кожи, но горячий воздух все ещё касается меня.
Или, может быть, его прикосновение кажется мне больше похожим на жёлтый цвет. Цвет такой тёплый и мощный. Это тепло, которое ты чувствуешь, когда потираешь ладони друг о друга. Такое тепло разливается по моим венам, когда наши руки соединяются. Это так же радостно, как видеть маленькую капельку воды на верхушке травы, такую простую и в то же время такую красивую.
И это то, что я чувствую в своём сердце, когда Колин со мной. Это то, что я чувствую, когда его рука держит мою. Счастье. Тепло. Он заставляет меня чувствовать, на короткое время избавляя меня от бесчувственности.
ГЛАВА 22
«Когда твои глаза ничего не будут
Колин
Я действительно думаю, что Лили нуждается в этом. Ей нужно выплеснуть свои негативные чувства, свой гнев, свое разочарование. Особенно после того, что только что произошло в доме ее матери.
Лили молчит, когда мы входим в здание. Она выглядит даже довольно раздраженной, как будто не знает, почему я привёз её бить тарелки.
Я думаю, это говорит само за себя, но она, похоже, так не думает.
— Возьми, — говорю я, протягивая ей черный фломастер. Сначала она колеблется, просто хмурит брови, глядя на меня. Однако в конце концов она соглашается.
Я говорю ей подождать там, где она стоит, затем иду к стойке регистрации, чтобы заплатить за пару тарелок. Я удостоверяюсь, что все в порядке, что мы будем писать на них. Все, что говорит парень, сидящий за стойкой регистрации, это:
— Они все равно сломаются. Делай, что тебе заблагорассудится.
В его словах есть смысл. Тем не менее, я хотел убедиться, что все в порядке.
Я плачу в общей сложности за двадцать две тарелки, приношу одиннадцать тарелок Лили, затем возвращаюсь за остальными одиннадцатью.
Лили не помогает, но я и не хочу, чтобы она помогала.
Как только все двадцать две тарелки расставлены на столе в девяти футах от огромной вывески «Цель», я возвращаюсь на стойку регистрации только в последний раз, чтобы взять два шлема.
Я надеваю один себе на голову, затем возвращаюсь к Лили и надеваю другой ей на голову. Она в замешательстве, но я думаю, у нее есть предположения относительно того, о чем идет речь.
— У тебя есть фломастер? — Лили кивает один раз, поднимая его. — Хорошо.
Я протягиваю ей пустую тарелку и беру одну для себя. Она наблюдает за мной, пока я что-то записываю в свой блокнот.
Прости меня, Эйден.
— Кто такой Эйден? — Лили склоняет голову набок.
— Это не важно, — я слабо улыбаюсь. Я не рассказал ей всего, что нужно было знать обо мне. На самом деле, я не думаю, что когда-либо по-настоящему рассказывал Лили что-либо о себе.
И без дальнейших объяснений я швыряю тарелку в огромный красный знак мишени со всей злостью, которая есть у меня внутри. Он разбивается, разлетаясь на тонны мелких осколков, когда ударяется о стену.
Это такое облегчение. Я знаю, что это не отменяет голой правды и того факта, что проблема все еще существует, но это приносит некоторое облегчение. Даже если это всего лишь кратковременное облегчение.
Я поворачиваюсь к Лили, кивая, чтобы она сделала то же самое. Она думает, что это глупо, поэтому не хочет это повторять.
— Все равно сделай это.
Лили качает головой.
— Я не буду что-то записывать, а потом разбивать совершенно прекрасную тарелку.
— Это бракованные тарелки. Там есть несколько трещин. Их бы все равно вышвырнули. Ты почувствуешь себя лучше.