Девять хвостов небесного лиса (Ку-Ли)
Шрифт:
– Времени у тебя — вагон. Пора уделить его семье. Займись чем-нибудь полезным!
– Чем?
– Сиди дома и вари борщи.
Борщи… Время и терпение залечили раны и надломы. И даже Лялькины шторки чуть-чуть приоткрылись, пропуская свет и тьму моей души. Олег вновь стал со мной спать и теперь находил в сексе свое, извращенное удовольствие. Маман все чаще приходила на ужин — не только по праздникам. Мной были довольны. Все шло так хорошо, что становилось страшно. Не сорваться бы!
– Теперь тебя даже людям можно показывать, -
– Как обезьянку.
Олег и маман переглянулись. До этого Лялька вообще никак ко мне не обращалась.
Обиду я проглотила. Она сделала шаг навстречу - и я уцепилась за шанс:
– Разве во мне есть что-то обезьянье?
– улыбка через силу.
– Я все-таки человек.
– Была когда-то.
– А теперь?
– А теперь ты у нас гадалка! Вешаешь людям лапшу на уши! Дураки верят!
– У каждого есть право верить в то, во что он хочет. Хочешь — в Бога. Хочешь — в черта. Хочешь — в себя. Мне казалось, люди от меня уходят счастливые.
– Уходят. Только недалеко. После твоих сеансов они мрут, как мухи. Ты им всем врешь.
– Не всегда можно говорить правду.
– А кому нужна твоя ложь?
– Ляля!
– охолодил Олег.
– Что - Ляля?! Я уже четырнадцать лет Ляля. Ты разве не знал, папочка, что дети алкоголиков рано взрослеют? А твоя жена хоть на человека стала похожа. За что ей отдельное спасибо.
Маман тонко улыбнулась, одобряя действия внучки. Впрочем, Ляльку она всегда поддерживала, видя в ней свое собственное - и возможно, более удачное — продолжение.
– Ты куда, Кася?
– Олег испуганно приподнялся. Вид у него был на удивление забавный.
– Пойду, покурю на лестницу, - надеюсь, прозвучало ровно и равнодушно.
Конечно, Лялька была права. На все сто. К тому времени я уже привыкла, что все вокруг меня правы.
На лестнице воняло мочой и табаком. Я прижалась к стене и закурила сигарету. Ломало. Зачем мне все это? Ради кого? Чтобы все были довольны? Оправдать чьи-то ожидания? Странный расклад. Когда я жила для себя — Олег и Лялька были несчастливы. Когда я жила для них — несчастлива была я. Ну и как разрубить гордиев узел? Уйти? Остаться?
И тут появилась она.
Марга.
Аккуратный пальчик на кнопке звонка. Она могла стоять часами, нажимая, пока не откроют. В кармане шубки грелись ключи. На моей памяти Марга ими ни разу не воспользовалась.
Прошла на кухню, цокая сапожками.
— Ты помнишь, что тебе завтра работать?
– Помню. Я сегодня уволилась. Сделала все, как ты сказала.
– Тогда выпьем! — Быстро нарезала колбасу, сыр, вымыла яблоки, открыла банку икры, достала из морозилки заледеневшую бутылку. Плеснула в стакан. Марга терпеть не могла стопки, пила большими порциями, никогда не пьянела.
– Вздрогнули! Вечная память!
Водка обожгла и охладила. Закусили красной
– Как же ты про Олежека не почувствовала? Тоже мне, пророчица!
В который раз я подивилась глазам Марги: они у нее очень красивые — выбеленные злостью и ненавистью, с черными, почти матовыми зрачками.
– Все мы не совершенны. И сейчас ничего не чувствую. Словно он где-то здесь, живой, но чужой. Не знаю, как тебе объяснять.
– Объяснять - не надо. Побереги слова для клиентов.
– Я даже плакать не могу.
– Разве ты умеешь?
– она, не чокаясь, выпила еще. Мелькнул раздвоенный язычок. Как у змеи. Тот, кто видел Маргу впервые, смущался и невольно отводил взгляд. Сама Марга не любила говорить о причинах этого дефекта, равно как и о глубоком шраме на шее. Шрам обычно маскировала - шарфиком или бархоткой.
Сегодня - бархотка.
Она закурила, чуть рисуясь. Знала, что хороша.
– Кто в известность-то поставил? Кто у нас такой добрый?
– Неважно.
– И ты конечно тут же позвонила бывшей подружке?
– Алла так ничего толком не объяснила.
– Эта амёба?
– плечико презрительно дернулось, ткань соскользнула, обнажив почти прозрачную кожу.
– Могла бы и меня спросить. Я бы тебе в подробностях рассказала…
Хруст яблока. Я почувствовала себя змеем, которого Ева лихо обвела вокруг пальца.
– Чего смотришь? Я же в морг ездила.
– Зачем?
– А зачем в морг ездят? Не на экскурсию же! Олежека опознавать. У него до самого подбородка шов. Криво зашили. Не эстетично. И рана в боку — во-от с такой кулак. Амёба наша последний долг отдать так и не смогла, все в обморок валилась. Мне даже как-то неловко стало. Вторая тоже там без толку была. В вашей семье — все амёбы.
Вторая — Лялька. У них с Маргой давняя вражда, и теперь уже непонятно, кто побеждает — моя дочь или моя… начальница.
– Про его дела тебе что-нибудь сказали? Ну, про дела Олежека?
Значит, он для нее «Олежек». Интересный расклад.
Поняла. Осеклась.
Глаза в глаза.
– Жены обычно мало что про дела мужей знают. Особенно бывшие. Любовницы — другой расклад.
– Ревнуешь? — Марга улыбнулась, ступив на твердую почву.
– К прошлому не ревнуют, ревнуют к будущему. Но ты меня удивила.
– Ну что за жизнь!
– она щелкнула зажигалкой.
– Только, думаешь, наладилось — и все кувырком!
– Сама проговорилась.
– Я и не скрывала, - Марга была невозмутима.
– Олежек давно клинья подбивал, когда еще у вас жила. Сопротивлялась, сколько могла, но потом устала. Он ведь угрожал меня выгнать. А потом взял да и подружку твою привел. Помнишь, как все было?
Если бог хочет наказать, то дает тебе хорошую память. В тот момент, когда Алла вошла в мой дом, меня уже увезли. Я содрогнулась, вспомнив собственную грязную тушку, скрученную ремнями.