Девять с половиной идей
Шрифт:
Похоже, Инна не понравилась ей с самого первого дня, скорее всего, потому, что Вера все-таки понимала: та, несмотря на неопытность в театральном деле и свои немногочисленные знания, превосходила ее в том, чего актриса была уже не в состоянии вернуть, – в привлекательности.
– Я так не могу! – закатывала она глаза к потолку, пламенея на сцене в шикарном красном шелковом халате. Такое, являясь примадонной, она могла себе позволить. – Эти прожектора опять светят мне в глаза, что за кошмар! И, по-моему, я уже сто раз говорила, что кресло надо перенести на середину сцены, а не оставлять в углу. Такое впечатление, что мое предназначение – как бабка сидеть в углу и бубнить
Инне хватило всего пары недель, чтобы понять, что весь театр просто ненавидит Ассикритову – иные в открытую, но это могли позволить себе немногие, такие же мэтры, как и она сама, а все остальные – тайно. Практически каждый из обслуживающего персонала хотя бы однажды удостоился едкого и обидного замечания Веры, даже механики, отвечавшие за действие скрытых механизмов сцены. Особенно же доставалось гримерам, которых Ассикритова не только обзывала, но иногда, в порыве, как она сама говорила, холеричности, могла просто ударить за неправильно, по ее мнению, наложенные тени или подведенные глаза. Другие же именовали это не холеричностью, а холерой. И были правы.
Однако Григорий Исаакович Трабушинский, казалось, не замечал дурного характера примы. Как Инна выяснила из местных сплетен, Вера когда-то, чуть ли не двадцать пять лет назад, была его женой, и теперь она пыталась склеить разбитое прошлое, вновь стать его законной супругой. Тот пока что отражал ее атаки, но никак не мог противостоять ее нападкам и требованиям, когда дело касалось постановок.
Отношения с Виталием у Инны сложились ровные и не обещали никаких взлетов. Инна убедилась, что он, насытившись в плане секса, совершенно теряет к ней интерес, а это чревато скорым разрывом. Инна пока что не завела никаких серьезных знакомств, чтобы обеспечить себе будущее. В Москве все оказалось гораздо сложнее и запутаннее, чем в ее родном городе. В театральной среде было принято сладчайше улыбаться друг другу, говорить комплименты, а за спиной нашептывать гадости и интриговать. Ее, как любовницу помощника главного режиссера, уже не раз просили что-то кому-то устроить.
– Пожалуйста, – говорила какая-то матрона, вкладывая в ее руки конверт, хрустящий деньгами. – Моя девочка ужасно талантлива, товарищу Трабушинскому хватит и минуты, чтобы это понять, устройте деточке прослушивание. Моя Лизонька – будущая Ассикритова!
– Нам надо обязательно попасть к Федору Нарышкину, – щебетали какие-то девицы, одетые по моде ранних восьмидесятых. – Мы готовы на все, чтобы только узнать его адрес.
– Моя пьеса, – сообщал какой-то человек, очень похожий окладистой бородой на Толстого, а комплекцией на Лермонтова, – называется «Оргии Сарданапала, или Великая революция в Ассирии». Библейский текст налагается на социальную критику. И много секса, как раз то, что является профилем «Колизея». У меня, как у Булгакова, только еще лучше. Дайте почитать пьесу Григорию Исааковичу!
– Я знаю, вы знаменитая актриса! – ловила ее какая-то худощавая мымра с черного хода. – Вы можете устроить меня в театр хотя бы уборщицей, я готова на все, лишь бы дышать воздухом «Колизея»!
Подобных просьб было много, они варьировались от реалистичных до совершенно фантастических. Скоро Инна научилась не замечать их, хотя, с другой стороны, она, например, делала кое-какой гешефт на распространении автографов знаменитостей. Большим спросом пользовался молодой красавец Федор Нарышкин, разумеется, несменяемая дива Ассикритова, но с ней у Инны не было совершенно никаких отношений, и восходящая звезда Ирина Рокотова.
Инна уже вовсю искала
Как-то вечером, когда очередная репетиция новой пьесы, которая скоро должна была открыть сезон, подходила к концу, в ее небольшой кабинет, больше походящий на каморку папы Карло, зашла Ирина Рокотова. Она была чуть старше Инны, независима, честолюбива и талантлива. Впрочем, так утверждали другие, по большей части критики, сама Инна этого не замечала.
– Инночка, – сказала Ирина. – У меня к тебе серьезный разговор и предложение.
Она плотно закрыла дверь и стала говорить тихо, словно опасаясь, что их могут подслушать.
– Ты же прекрасно знаешь, что в театре все ненавидят Макаронину, – сказала она ей, называя последнюю подпольную кличку Ассикритовой, которая с недавних времен помешалась на здоровом образе жизни и худобе, изводя всех своими новыми претензиями по этому поводу и желая стать второй Софи Лорен. – А особенно я.
Ирина имела в виду недавний случай во время спектакля, когда Ассикритова, уже давно заявлявшая, что у Ирины нет ни таланта, ни мозгов, просто-напросто сорвала ее финальную сцену, начав играть следующую, свою. Потом она заявила, что публике неинтересно кривлянье «этой губошлепки». А на самом деле Ассикритова была недовольна тем, что именно Рокотовой, а не ей дали роль главной молодой героини, назначив Веру дамой средних лет, к тому же не самой ключевой фигурой в пьесе. Это разозлило примадонну, а она в гневе не выбирала средств. Кроме того, она видела, что все больше поклонников из зала дарят букеты Ирине, а не ей, великой Вере Ассикритовой, звезде СССР с 1956 года.
– Примадонна испортила мой спектакль, – сказала Рокотова. – И сделала она это намеренно. Все пытается изображать из себя девушку, а сама уже три года как бабка.
– И что? – осторожно поинтересовалась Инна, не зная, что означает этот выпад против Веры. Это могла быть и провокация, и просто жалоба, разговор о наболевшем.
– А то, Инночка, – продолжала Ирина, – что я хочу проучить эту мерзавку.
Инна ничего не ответила. Сначала она хотела получить максимум информации, а только потом на что-то соглашаться или нет.
– Я же вижу, – продолжала Рокотова, – что тебе небезразличен наш Григорий Исаакович, так что помоги мне при всех опозорить Веру, и я помогу тебе стать его любовницей. А потом, кто знает, и его женой. Только это должен быть последний удар кинжалом в спину, – заметила она. – Такой удар, от которого Макаронина не должна оправиться. Ей пора уходить со сцены. И освободить место примадонны более перспективным кадрам…
– Тебе, Ирочка? – подхватила Инна.
– Точно так, Инночка. Представь, я займу место Веры, ты станешь правой рукой Трабушинского – и на работе, и в постели. Тогда мы сможем такие дела крутить!
Глаза Инны сверкнули. Она вспомнила об оскорблении, которое ей нанесла Ассикритова.
– Это должен быть удар кинжала, – повторила она. – И не просто позор, чтобы вызвать к ней сочувствие, это должен быть провал, крах.
– Смерть мымре! – кинула боевой клич Ирина и засмеялась. Пожалуй, единственное, что не выходило у нее красиво и изящно, был смех – грубый и вульгарный.
Продумать и осуществить план оказалось не так уж сложно. В тот день, когда Инна наметила проведение своей операции, в «Колизее» давали премьеру. Первый раз на советской сцене исполнялась одна из совершенно неизвестных пьес Шоу, одна из его поздних работ, написанных, когда ему было без малого сто лет.