Девять жизней черной кошки
Шрифт:
Глава 19
Слесарь из магазина напротив помог Черкесову открыть дверь. Со смешанным чувством Василий Романович переступил порог своего дома, показавшегося чужим, незнакомым. И в то же время это его дом, где ему предстоит жить дальше. Жить и помнить. Помнить Ларису, перипетии, которые произошли с ним, друзей-предателей. Он не чувствовал удовлетворения, когда наконец узнал имя негодяя, покушавшегося на его жизнь, убившего жену и Аллу. Он не знал причин, побудивших Науменко пойти на такой шаг, – мотивы выясняет следствие. Впрочем, для Черкесова все
Черкесов замер у входа в гостиную и рассматривал ее взглядом постороннего человека, случайно попавшего в респектабельный дом. Его несколько удивило, что в доме тепло. Это неплохо, потому что холодный дом дополнительно вносит в душу ощущение неустроенности и одиночества. А Василий Романович каждым нервом испытывал одиночество. Раньше ничего подобного он не ощущал, но сейчас, войдя в собственный пустой дом, понял, как одинок и что никому не нужен. Это угнетало, потому что жить с одиночеством он не умел.
Кто-то убрал диван, на котором лежала мертвая Лариса, из-за чего гостиная выглядела неуютной. И ковра, на котором стоял диван, не было.
Кстати, кто же теперь будет заботиться о доме? Надо бы снова позвать домработницу Наталью Петровну? Хоть тетка Наташка станет появляться здесь, а то Василий Романович ничего не умеет, не знает, с какой стороны подходить к пылесосу. Ведь кто-то же должен заботиться о нем… Вот! Заботы ему теперь не видать, а Лариска, черт бы ее побрал, заботилась и о нем, и о доме.
Черкесов прошел к креслу, тяжело опустился в него, но не расслабился, а сгорбился, сунув руки между коленей. Фермеры сегодня спешно распростились с ним, отдали остаток денег и документы, которые забрали из сейфа, и укатили к себе в деревню. Он не успел даже толком их поблагодарить, стоял долго возле гостиницы и смотрел в сторону, куда они уехали. Уехали, а его оставили. Идти ему было некуда, кроме как домой. И вот он дома. А в нем тихо и пусто…
Вдруг Черкесов услышал, что открылась входная дверь, и от неожиданности вздрогнул, напрягся. Он еще не освободился полностью от страха, что его хотят убить, и страх с новой силой сковал Василия Романовича. В гостиную вошли… дети. Его дети – девочка четырнадцати лет и мальчик двенадцати. Они уставились на отца, хлопали потрясенными глазенками.
– Наденька… – выговорил Черкесов со слезой в голосе. – Артур…
Девочка первая бросилась к отцу, за ней и сын. Им не надо было объяснять, что папа счастливо избежал смерти, что это он, а не кто-то другой. Для них отец, хоть и бородатый, всегда отец.
– Надюша… – растроганно шептал Василий Романович, целуя дочь и сына в макушки. – Артур… сынок… А это я… ваш папа… Вы узнали меня?
Девочка плакала навзрыд, но от радости. Мальчик уткнулся носом в грудь отца и сопел. Вот, оказывается, зачем жить Черкесову дальше! Для них, родных детей!
– Господи! – кто-то взвизгнул до тошноты противным голосом, высоким и резким. – Вася?! Ты? Или не ты?
Черкесов
– Это я, Екатерина Егоровна, – сказал он сухо. – А вы хотели, чтоб я умер?
– Бог с тобой, Вася! – схватилась она за грудь рукой и засеменила к креслу в углу. – Как же так? Мы ж тебя… похоронили.
– Поторопились, – бросил Василий Романович, гладя детей. – Наденька, не плачь. Папа жив, будет теперь с вами. Ну, идите к себе… я скоро приду к вам.
Дети понеслись наверх, а он опустился в кресло, закинул ногу на ногу и закурил.
– Вася, не кури в доме…
Началось… Черкесов усмехнулся, усмехнулся недобро:
– Это мой дом, Екатерина Егоровна, и я буду делать все, что пожелаю.
– А Лариса… – Женщина ударилась в рев. – Ты ж не знаешь…
– Я знаю, – сказал он чуточку мягче, ведь перед ним сидела все же мать его жены, но не выдержал: – Знаю даже то, что ваша дочь наставляла мне рога.
– Лариса? – ахнула Екатерина Егоровна. – Кто сплетни про Ларисочку распускает? Языки вырву паскудам. Она из-за тебя жизни себя лишила, не могла пережить…
– Ой, не надо! – судорожно махнул он рукой и поморщился.
– Ах ты вон как! – протянула она. В следующий миг тещу будто подменили, мегера взяла верх. – Я давно заметила, что ты плохо относился к Ларисе, и про баб твоих знала. Сам-то где был? Где, я спрашиваю, был, когда моя дочь пистолет в руки взяла? Разыграл свою смерть и сбежал? По пляжам прохлаждался? Со своими швабрами в бикини? Сколько же Лариса слез из-за тебя пролила! А тебе сейчас даже не жалко ее…
– Молчать! – тихо, но внушительно сказал Черкесов. – Знаешь что, Екатерина Егоровна, не пора ли тебе домой?
– Выгоняешь? – подскочила она и встала в оборонительную позу, будто Черкесов собирался ее ударить. Правда, ему на самом деле хотелось хоть раз в жизни… – Меня?!! Ах ты мелочь пузатая! Сморчок недоношенный! Здесь мои внуки! И я буду с ними, тебе нельзя доверять воспитание детей…
– Ты уберешься отсюда, – спокойно и с наслаждением сказал Василий Романович. – Детям я разрешу навещать бабушку в каникулярное время, но сама не смей сюда приезжать, поняла? Тебя я содержать и терпеть в доме не буду.
– Ну, хорошо, зятек… – язвительно прошипела она и направилась к лестнице. Он перегородил было ей дорогу. Теща рявкнула: – Вещи свои заберу, свинья неблагодарная!
Черкесов лично следил, чтобы она забрала только свои вещи, а то еще «нечаянно» прихватит украшения Ларисы… Она такая! Теща бросала вещи в чемодан и сумку. Их оказалось немало. Видать, обосноваться в доме решила навсегда. Наконец она побежала к выходу, посылая проклятия на голову зятя. Василий Романович с облегчением вздохнул, когда за ней захлопнулась дверь, и пошел к детям. На полдороге остановился, вернулся в гостиную, взял трубку и набрал номер.