Девятая камена
Шрифт:
И только нет былых счастливых,
Дрожа произнесенных слов.
Так что ж! Признай свою мгновенность,
Поющий песни человек,
И роковую неизменность
Полей, лугов, холмов и рек!
Не так же ль квакали лягушки
И был зазубрен дальний бор,
Когда надменно чрез верхушки
Шагал тяжелый Святогор?
И вторит голосом лягушек,
Опять, вечерняя пора —
Раскатам громогласных пушек
На дальних берегах Днестра.
1916
ЧЕРНЫЕ
Каркайте, черные вороны,
Мытые белыми вьюгами:
По полю старые бороны
Ходят за острыми плугами.
Каркайте, черные вороны!
Истину скрыть вы посмеете ль?
Мечет, крестясь, во все стороны
Зерна по бороздам сеятель.
Каркайте, черные вороны!
Выкрики издавна слажены;
Нивы страданием ораны,
Потом кровавым увлажены.
Каркайте, черные вороны,
Ваше пророчество! В воздухе
Грянет в упор, как укор, оно:
«Пахарь! не мысли о роздыхе!»
Каркайте, черные вороны!
Долго ль останусь на свете я?
Вам же садиться на бороны
Вновь, за столетьем столетия!
27 мая 1917
ВДОЛЬ МОРЯ
Мы едем вдоль моря, вдоль моря, вдоль моря…
По берегу — снег, и песок, и кусты;
Меж морем и небом, просторы узоря,
Идет полукруг синеватой черты.
Мы едем, мы едем, мы едем… Предгорий
Взбегает, напротив, за склонами склон;
Зубчатый хребет, озираясь на море,
За ними белеет, в снегах погребен.
Всё дальше, всё дальше, всё дальше… Мы вторим
Колесами поезда гулу валов;
И с криками чайки взлетают над морем,
И движутся рядом гряды облаков.
Мелькают, мелькают, мелькают, в узоре,
Мечети, деревни, деревья, кусты…
Вот кладбище смотрится в самое море,
К воде наклоняясь, чернеют кресты.
Все пенные, пенные, пенные, в море
Валы затевают свой вольный разбег,
Ликуют и буйствуют в дружеском споре,
Взлетают, сметая с прибрежия снег…
Мы едем… Не числю, не мыслю, не спорю:
Меня покорили снега и вода…
Сбегают и нивы и пастбища к морю,
У моря по снегу блуждают стада.
Цвет черный, цвет белый, цвет синий… Вдоль моря
Мы едем; налево — белеют хребты,
Направо синеют, просторы узоря,
Валы, и над ними чернеют кресты.
Мы едем, мы едем, мы едем! Во взоре
Все краски, вся радуга блеклых цветов,
И в сердце — томленье застывших предгорий
Пред буйными играми вольных валов!
1917
ТУСКЛАЯ КАРТИНКА
Под
Ограждена зеленым скатом
С узором белых повилик,
Река колеблет еле внятно
По синеве стальные пятна
И зыби цвета «электрик».
Обрывки серых туч осели
К вершинам изумрудных елей
И загнутым плащам листвы;
А, ближе, ветер — обессилен
И слабо реет вдоль извилин
Болотно-матовой травы.
Черты дороги — чуть заметны,
Но к ним, как веер многоцветный,
Примкнули кругозоры нив:
Желтеет рожь, красна гречиха,
Как сталь— овес, и льется тихо
Льна синеватого разлив.
Июль 1917
НОЧЬЮ
НОЧЬ
Пришла и мир отгородила
Завесой черной от меня,
Зажгла небесные кадила,
Вновь начала богослуженье,
И мирно разрешился в пенье
Гул обессиленного дня.
Стою во храмине безмерной,
Под звездным куполом, один,—
И все, что было достоверно,
Развеяно во мгле простора,
Под звуки неземного хора,
Под светом неземных глубин.
Пусть Ночь поет; пусть мировые
Вершатся тайны предо мной;
Пусть благостной евхаристии
Торжественные миги минут;
Пусть царские врата задвинут
Все той же черной пеленой.
Причастник, прежней жизни косной
Я буду ждать, преображен…
А, сдвинув полог переносный,
Ночь — бездну жизни обнаружит,
И вот уже обедню служит
Во мраке для других племен.
1916
НОЧЬЮ У РЕКИ
Воды — свинца неподвижней; ивы безмолвно поникли;
Объят ночным обаяньем выгнутый берег реки;
Слиты в черту расстояньем, где-то дрожат огоньки.
Мир в темноте непостижней; сумраки к тайнам привыкли…
Сердце! зачем с ожиданьем биться в порыве тоски?
Мирно смешайся с преданьем, чарами сон облеки!
Чу! у излучины нижней — всхлип непонятный… Не
крик ли?
К омуту, с тихим рыданьем, быстро взнеслись две руки…
Миг, — над безвестным страданьем тени опять глубоки.
Слышал? То гибнет твой ближний! Словно в магическом
цикле
Замкнуты вы заклинаньем! словно вы странно близки!
Словно ты проклят стенаньем — там, у далекой луки!
Воды — еще неподвижней; ветви покорней поникли;
Лишь на мгновенье журчаньем дрогнули струи реки…
Что ж таким жутким молчаньем мучат теперь ивняки?