Девятая жизнь

Полянская Наталия

Дедов помощник легонько сжал ей руку.

– Все будет хорошо, Катерина Филипповна. И напоминаю, что в пятницу в двенадцать нас ждет нотариус.

– Да. Я думала, это больше времени займет. Пока документы оформят, пока найдется время для оглашения…

– По знакомству быстрее, вы же понимаете. За вами заехать?

Катька подумала и на этот раз отказываться от благ не стала.

– Да… хорошо.

Перед тем как уйти, она кое-что вспомнила:

– Валентин Петрович, а как там дедовы питомцы?

– За ними Мария Михайловна присматривает,

как обычно. После оглашения будем решать, как быть. И вам нужно будет приехать.

– Конечно.

Она понимала, что ей предстоит еще долгое прощание с дедом – нужно разобрать его квартиру, понять, что он там понаписал в завещании (а сочинить дед мог что угодно, Катька в него верила), решить еще множество дел, и все это – без него.

Зато у нее есть собственный дом и Игорь. В доме она спрячется, как улитка в раковине, а Игорь придет с работы и обнимет ее. И станет немного легче.

Может, когда-нибудь и удастся смириться с тем, что люди внезапно смертны. Но определенно не сегодня.

Представительская машина деда – хищный черный «Мерседес» – смотрелась во дворе Катькиного дома странно. Как будто инопланетный корабль сел в деревне Большие Васюки, чтобы взять на борт плотника дядю Федора, который, оказывается, был шпионом с альфы Центавра.

Обласканная подозрительными взглядами мамаш с детьми и бабулек на лавочке, Катька скользнула на заднее сиденье.

– Добрый день, Валентин Петрович, Мария Михайловна.

– Добрый день, Катерина Филипповна.

Климанский сидел впереди, рядом с водителем, а домработница (главная по тарелочкам, как называла ее Катька) – сзади. Мария Михайловна была уворована дедом из столовой в безвестном городке, куда Литке как-то ездил с лекциями, и прикипела к дому, словно добрый дух. Катька без нее квартиру не представляла. Что теперь с ними всеми будет…

– Ничего, – пробормотала Катька, пристегиваясь. – Как-нибудь…

Мария Михайловна молча полезла в сумочку, достала оттуда сверток и сунула Катьке. Из свертка пахло: так пахло, что водитель повел носом и шумно вздохнул, но сдержался, не обернулся. Катька прижимала к животу еще теплый пирог, обязательный их с Марией Михайловной ритуал, и была близка к панике.

– Что он придумал с этим завещанием… – проворчала домработница, словно продолжая давний разговор (а может, так и было). – Ничего бы не писал, все отошло бы Катерине Филипповне, и не надо никуда кататься.

– Кататься все равно нужно было бы, однако вы неправы, – возразил Валентин Петрович. – Все-таки много имущества, Филипп Иванович фонды поддерживал, насколько я понимаю, там им часть отходит… Если Катерина Филипповна не оспорит, конечно.

– Упаси боги, – сказала Катька. – За кого вы меня…

– Я шучу. – Помощник обернулся к ней. Ему было лет пятьдесят: невысокий коренастый дядечка с залысинами, больше всего напоминавший заслуженного слесаря-сантехника. – Жизнь продолжается. Филипп Иванович особо настаивал, чтобы мы тут не убивались, а дело делали. Это я его слова повторяю, между прочим.

– Узнаю

брата Колю, – процитировала Катька. За окном летела летняя Москва, нарядная, кружевная, и тени бежали по лицам. – Я уже поняла, что мне предстоит в это вникать.

– Вы знали, что так будет рано или поздно.

– Если бы меня не сбила машина раньше и не упал на голову кирпич.

– Но не упал и не сбила. И мы все здесь. Катерина Филипповна, что бы вы ни услышали…

Тут-то Катька и забеспокоилась.

– Он что-то учинил, да? – спросила она жалобно и покосилась на Марию Михайловну: та пожала плечами. – Что-то… в своем стиле?

– Пусть все огласит нотариус, – мягко заметил Валентин Петрович.

– Ы-ы-ы, – провыла Катька. Эти люди знали ее миллион лет, перед ними можно было лицо не держать. – Как же я его люблю.

– Он вас тоже любил. И сильно. Поэтому…

– Поэтому наверняка подложил мне свинью… – Катька кивнула.

– Не свинью, – усмехнулся Валентин Петрович.

До самого бюро нотариуса они молчали.

Вместе с водителем их проводили в небольшой зал, где уже толпились люди. Катька узнала представителей благотворительных фондов, нескольких дедовых знакомых и директора одной художественной гимназии. Кто-то подходил, что-то спрашивал, Катька отвечала. Среди этих сосредоточенных людей, деловито пришедших узнать, что им досталось, она чувствовала себя неуютно. Она уже больше недели не могла взять в руки карандаш, сроки работ горели (заказчики, впрочем, вошли в положение), а сейчас вдруг до зуда в пальцах захотелось взять кисть и нарисовать присутствующих – черными, широкими, злыми мазками. Чтобы потом замазать толстым слоем краски и не видеть больше никогда. Катька села в первом ряду и лишь кивала, когда к ней обращались. От нее быстро отстали.

Появился нотариус, и потянулась рутина. Проверить документы у всех присутствующих, свериться со списком, уточнить личности свидетелей. Вскрыть конверт хранения и распечатать завещание. Приступить к чтению.

Катька слушала вполуха. Ей было не то что все равно, нет, просто… нереально. Еще десять дней назад она пила кофе с дедом в «Хлебе насущном», думала о разной ерунде, и дед сказал, что скучает. Потом он прислал пару сообщений в WhatsApp, а потом случился тромб. Маленький такой тромб, оторвавшийся от стенки сосуда и оставивший Катьку одну. Врач сказал: умер мгновенно. Наверное, это хорошо. Но отделаться от чувства, что это глупый дедов розыгрыш, Катька до сих пор не могла.

Благотворительным фондам досталось столько, чтобы ушли довольными. Друзьям перепало кое-что из коллекции картин, которую дед собирал всю жизнь. Кое-какие его собственные полотна тоже отправлялись к друзьям и знакомым, пара десятков уходила картинным галереям и музеям. Валентину Петровичу, не считая денег, дед отписал летний домик в Нелидове, а Марии Михайловне – квартиру-студию в районе Большой Никитской. Катька и не знала, что у него есть эта квартира. Специально для домработницы купил, что ли? С него станется.