Девятный Спас
Шрифт:
Это же Василисина булавка, которой она своего лыцаря пожизненно пришпилила! Правда, недолгой у него, дурака, оказалась после этого жизнь…
Вынул Ильша дорогой подарок, чтоб последний раз полюбоваться бирюзой в цвет Василисиных глаз. Поглядел на заколку, поморгал, сказал себе:
— Так это ж, тово-етова…
Свободной рукой почесал всё ещё гудевший затылок. Пощупал замок на поясе.
Дык булавкой, ежели согнуть, замок, чай, открыть нетрудно будет?
Но и после этого мастер ещё колебался. Пальцы никак
А пропитанный масляным составом шнур прогорел уже больше, чем на две трети. Времени оставалось едва-едва.
Хоть и жалко, согнул Ильша заколку крючком, стал шуровать в скважине. Замок на поясе был собственного сочинения, отмычкой так просто не откроешь, даже зная секрет. Никак не получалось подцепить язычок, а фитилёк-то не мешкал — знай себе потрескивал, подбирался уже к самой бочке.
Наконец щёлкнуло. Замок раскрылся, цепь упала наземь.
Добежать до выхода из подкопа Ильша теперь не доспел бы. Ноги вдесятеро резвей, чем у него, и те бы не донесли.
А только зачем бегать? Недаром говорят: в ногах правды нет.
Перед глазами у теряющего сознание Алексея всё плыло, раздваивалось. Он уже не мог удержать равновесия, даже стоя на четвереньках. Завалился боком на землю, однако всё ещё совал кулак в глотку, пытался вызвать рвотную судорогу.
Бедру, на котором Попов лежал, было больно, что-то в него врезалось. Это мешало сосредоточиться на единственно важном, что могло сейчас спасти Алексея. Он сунул руку в карман, нащупал бутылочку. Что это?
В недоумении отвернул крышку, нюхнул — ну и гадость!
Сквозь заполошное метание мыслей вспомнилось: это бальзам для убеления кожи, Василиса дала. До чего ж, однако, противен! С души воротит. Ах!
Осенённый спасительной идеей, Лёшка жадно, до капли влил в себя гадостную мазь на птичьем помёте. И благое событие свершилось. Гвардии прапорщика, а армейским чином майора в сей же миг преобильно, неостановимо вытошнило.
От нутряного рыка и желудочного сотрясения он и не услышал дальнего грома, прокатившегося над спящей Москвой. До подвала, правда, шум донёсся глуховато, не отчётливо.
Минуту спустя на лестнице раздались шаги. Это спускались слуги — кончать шпиона. Опоенного московита они застали сидящим на земле. Вид у него был нехороший, а одежда смотрелась и того хуже.
— Слабое у русских брюхо на портер, — сказал старший валет. — Ишь, облевался весь.
— Давай его не прирежем, а удавим, — предложил второй. — Тут и без крови вон сколько грязищи.
Попов поднёс к лицу руку. В глазах больше не двоилось, пальцы не дрожали. Шпага по-прежнему была на боку. Удавить хотите? Ну-ну.
Никитин лежал на раскисшей после дождя земле. Из левой стороны груди у него торчал нож. Сверху над зарезанным, растопырив руки, стоял сумасшедший сержант.
Когда человек с ножом в сердце сначала шевельнулся, а потом сел, у Журавлёва вырвался вопль ужаса. Сержант отпрыгнул назад и чуть не упал.
Оглушённый падением, но не чувствующий ни малейшей боли Митя потрогал костяную рукоятку. Она не шелохнулась.
— Чёрт полоумный! — ахнул Никитин. — Ты мой дикционарий попортил!
Но безумец ничего не слышал, не понимал. С истошным воплем он ринулся наутёк. Рассвирепевший Митя за ним.
Оглянувшись на преследователя, сержант, видно, понял, что ему не убежать. Свернул в сторону, отчаянно подпрыгнул, с кошачьей ловкостью ухватился за верхушку забора, подтянулся — и в следующее мгновение, верно, перевалился бы на ту сторону, но не тут-то было. Налетевший сзади Никитин крепко ухватил Журавлёва за коленки.
— Не уйдёшь! — И, обернувшись в ту сторону, где горели факела, крикнул. — А ну, ребята, сюда! Преображенец ума решился!..
Но здесь Мите показалось, что и он сам, вслед за сержантом, повредился в рассудке.
Беглец рванулся, что было сил, и оказался по ту сторону изгороди.
У Никитина в руках остались два ботфорта вместе с торчащими из них ногами.
Наверное, он тут же и сомлел бы от такого жуткого наваждения, но в это время с верхушки Беклемишевской башни донёсся крик:
— Гори-ит! На Ильинке гори-ит! И в Пыжах! В Пыжа-ах!
Некогда было лишаться чувств. Гадливо кинув оторванные ноги, Митя побежал к пожарным.
Фитиль он загасил, когда тому оставалось гореть не больше вершка. Теперь впору бы и дух перевести, а нельзя. Фрол с Юлой и сотоварищи ихние, кто на улице сторожит, не дождутся взрыва — назад прибегут. Надо было подготовиться к встрече дорогих гостей. Постоял Илья, поскрёб в затылке. Придумал.
Штука была немудрёная, на что-нибудь более затейное не имелось времени. Зато быстро.
Только закончил, только лампу задул — слышит, шум шагов в переходе. Бегут, топочут, родимые. Выглянул — факелы приближаются. Этак с полдюжины. Ну-тко, кто там у вас?
Впереди, конечно, Фрол Протасьич, предводитель. За ним вертлявой тенью Юла, потом поп Савва и ещё трое мужичков. Должно, стрельцы, которые снаружи в дозоре стояли.
Илья отступил за угол, зажал в руке цепь, которую перед тем отклепал от стены долотом.
Если эти сдуру так в пороховую камору и вломятся, первого нужно непременно Быка по башке угостить, как он есть из них самый опасный. Потом Юлу, у которого пистоли. Ну а с остальными, коли сами не сбегут, управиться будет нетрудно. Только Фролка оказался не из дурных. Он остановился, не дойдя десяти шагов. Размахнулся, кинул факел. Тот упал внутри каморы, осветив помещение. Затоптать бы, да нельзя. Высунешься — Юла подстрелит.