Девятный Спас
Шрифт:
— Ты, мил человек, за стеночку не прячься, выходи добром, — ласково позвал пятидесятник. — Не то докинем огнём до бочки — подорвёшься.
— Тогда и вы со мной ухнете, — ответил Илья, чуть-чуть, краешком лица высунувшись.
Так и есть: шпиг держал пистоль наготове. Фрол в задумчивости потирал бороду. Увидев, что Илья на него смотрит, заулыбался.
Но такой спокойный был он один. У Юлы оружие в руке ходило ходуном, а поп и двое из мужичков после Ильшиных слов попятились. Третий стрелец остался на месте — видно, был посмелей
— Давай вот как, — обратился к Илье пятидесятник. — Подпалишь фитиль сызнова и айда с нами. Крест целую, не тронем. На кой тебе пропадать из-за Ромодановского, паука кровавого?
Мастер вздохнул. Пропадать из-за князь-кесаря, конечно, было жалко. Да разве тут в князе дело?
— Не-е. Я, вишь, сдаваться не приучен. Как потом жить, тово-етова, с переломанной хребтиной? Ты сам, поди, тоже не сдался бы.
Сказал — и снова спрятался, чтоб Юла с перепугу не выпалил. Вдруг попадёт?
— Пожалуй, что и так… — Бык тоже завздыхал. И ему, видно, помирать не хотелось. — Ну, товарищи, — оборотился он к своим, — бегите, кому жизнь дорога. Незачем нам всем вместе на распыл идти… Погодь, Юла! Пистоли-то оставь. Без них мне с этим багамотом не справиться.
По галарее, прочь от каморы, зашумели быстрые шаги. Когда Ильша снова подглядел, Юлы и двух стрельцов уже не было. Но третий, отчаянный, остался. Не сбежал и отец Савва. Он хоть и дрожал всем телом, часто осеняя себя крестом, но трусить посовестился. Что ж, это достойно священнослужителя — Илья отнёсся к поповскому поступку с уважением. Так или иначе, при драке Савву в расчёт можно было не брать.
Присмотревшись к оставшемуся стрельцу, мастер понял, что и он тоже не боец. Это был старый, сильно жёваный дядька с лицом землистого цвета. Он стоял на ногах нетвёрдо, держался рукой за грудь. Может, и не от храбрости остался, а просто сердце прихватило. Не бойся, старинушка, Илья хилого не обидит.
Все факелы Фрол оставил при себе, воткнув их в землю.
В левой руке пятидесятник держал оружие, правой бросал горящие палки в камору, хотел добросить до бочки.
Первый факел не долетел. Второй ударился о низкий потолок и упал. Третий тоже. Не хватало свода, чтоб описать дугу потребной высоты, а узость прохода мешала как следует размахнуться сбоку.
Метальщику надо было подойти ближе, иначе никак не выходило.
Сообразив это, Бык осторожно сделал шаг, другой, третий. Щёлкнул взведённый курок. Сдавленное дыхание противника слышалось совсем близко. «Ну-ка, ещё шажок», — мысленно попросил его Илья.
Под тяжёлым сапогом хрустнула слюда из разбитого фонаря, её мастер нарочно рассыпал на нужном месте. Пора! Ильша потянул за проволоку.
В переходе затрещало, загрохотало. Одна из досок, которыми был обшит потолок, переломилась пополам, сверху посыпались комья земли. Поп завизжал:
— Ой, матушка Богородица!
А Фролка должен был вперёд скакнуть, потому что подпиленная доска приходилась как раз над слюдяными
Из этого Ильша и вывел свой расчёт. Шагнул из-за угла, заранее размахнувшись тяжёлой цепью, да и полоснул куда придётся. Если б ошибся, Бык успел бы выпалить. Но ошибки в Ильшиных расчётах случались редко.
Пятидесятник сам летел навстречу удару — переносицей. А замах был мощный, наверняка. Хоть и жалко было Илье убивать недюжинного человека, но и послабки допустить он не мог. Если бычину этого сразу насмерть не уложить, влепит пулю — рука не дрогнет.
Звенья железной цепи глубоко вошли в череп, выбив оба глаза. Фролка Бык опрокинулся, даже не охнув и, наверное, не успев заметить, как дух отлетел из его могучего тела.
Вдаль по галарее, придерживая рясу, улепётывал поп Савва. За ним, шатаясь, ковылял старый стрелец. Даже Илья на своих несильных ногах такого бы догнал, да только чего для? Пускай уходит подобру-поздорову.
Старательно затоптав все факелы, кроме одного, Илья присел передохнуть.
Потолок подпиливать да железной цепью махать — это ладно. Большого ума не надо. А вот как теперь самое трудное исполнить? Нужно ведь к Ромодановскому прорваться. Через ворота, через часовых-караульных.
И это бы полбеды. Ворота можно плечом высадить. Караульных, как на грохот сбегутся, лбами столкнуть. И потом закричать «Слово да дело государево!» — чтоб немедля вели к князь-кесарю. Не проведут — им же хуже, Ильша сам войдёт.
Но дальше придётся старому чудищу, да ещё перепуганному спросонья, всю эту змеиную хитропакость растолковывать. А Ильша про себя знал, что на объяснения он не горазд. Охо-хонюшки…
Услышав дальний раскат, Автоном Львович благодарно перекрестился на икону и медленно, торжественно поднялся с колен.
— Ну, Петюша, свершилось. Теперь весь мир к нашим ногам ляжет, — сказал он сыну.
Но тот будто не слышал. Сидел, согнувшись, яростно тёр виски. Потом вскочил, бросился к своим склянкам с красками, начал там что-то перемешивать.
С растроганной улыбкой Зеркалов-старший вышел из ермитажа. Пускай небесный житель витает в своих ефирах, тятя позаботится, чтоб сей полёт не омрачался земными бурями. Навстречу бежал начальник ночного караула.
— Алярм, господин гехаймрат! — кричал он. — Это с князь-кесарева двора тревожная пушка ударила!
— Нет, капитан. Это взрыв, — озабоченно ответил Автоном. — Не беда ли какая с Фёдор Юрьичем. Подымай людей в ружьё.
Офицер удивился.
— Что я, взрывов не слыхивал? Пушка это, двенадцатифунтовая, она у князь-кесаря пред крыльцом стоит. А выпалено пустым порохом, оттого и гулко. По артикулу, заслышав сигнальный выстрел, должны палить караулы у нас, и в Измайлове, и в Семёновском.
Не объяснять же ему, что взрыв подземный, отчего и звук вышел глуше, чем от обычного взрыва.