Девятный Спас

Брусникин Анатолий

Кто-то парил там низко-пренизко, не выше полусажени от земли. Мужичок-с-ноготок! Сыскал! За что, Господи?!

Стало здесь Дмитрию так худо, томно и бесприютно, что измученный дух отлетел из него вон.

Глава 5

Колдовское логово

Плюнь на их грозы, ты блажен трикраты.

Благо, что дал бог ум тебе, столь здравый.

Пусть весь мир будет на тебя гневливый,

Ты и без счастья довольно счастливый…

Ф. Прокопович

Отлетел

не на вечное время, но и не на короткое. Это Митьша понял, когда раскрыл глаза и увидел по танцующим в солнечном луче пылинкам, что в Божьем мире давно настал день. Ещё, повыше луча, Митьша увидел тёмные доски потолка, а пониже — натянутую кручёную нить, с которой свисал малый глиняный кувшин. Подул лёгкий сквозняк, в кувшинчике что-то булькнуло, и Никитин почувствовал, как ссохлось горло. Близко до сосуда, приподними голову — губами до горлышка дотянешься, но не было сил пошевелиться.

Пахло чем-то покойным, сладким. Это в полотняном мешке, заменявшем подушку, благоухали травы.

На болоте, в холодной воде, Дмитрий продрог до окоченения, зато теперь ему было жарко. То ли натоплено сильно, то ли из-за медвежьей шкуры, которой он был укрыт до самого подбородка. Ох, душно.

Ещё толком не оглядевшись, больной скосил глаза в сторону, откуда лился солнечный свет и потягивало сквозняком. Там было наполненное сияньем окно, всё из стеклянных квадратов, как в городских зажиточных домах. Распахнуть бы, побольше воздуху впустить.

Стоило Мите об этом подумать, как вдруг верхний левый квадрат сам собой скрипнул и отворился, снаружи дохнуло свежестью.

В первый миг Никитин растерялся, но, прищурившись, рассмотрел на раме маленькую задвижку. Видал он в Москве такие. Немецкая выдумка, «васисдас» называется: всю оконницу не открывая, можно приотворить малую её толику — выглянуть наружу, спросить, кто пожаловал, или, как сейчас, допустить внутрь воздух. Сбоку лязгнуло железом. Он с трудом скосил взгляд.

У стены белела печь. В ней — опять сама собой — открылась заслонка, за которой весело полыхало пламя. Оно вдруг зашипело, приопустилось, и заслонка с лязгом же захлопнулась.

Что за наваждение? Снится, что ли? Конечно, снится. Потому что лежит Митя на спине, а не больно.

— Сгинь, сатана! — тем не менее прошептал Никитин.

Однако перекреститься ему было невозможно, а без крестного знамения сколько лукавого ни отгоняй — не сгинет. С другой стороны раздался стрекот.

Испуганно, ожидая увидеть страшное, Дмитрий дёрнулся, поворотил голову. Ему вспомнилось страшное видение на болоте. Где мужичок-с-ноготок? Что тут за колдовское логово?

Страшного, однако, пока ничего не было. Стрекот издавала рыжая белка, пустившаяся в бег внутри проволочного колеса. Ну, это не велика невидаль. У царицы Прасковьи в Измайлове таких затворниц несколько штук, а ещё имеются говорящие скворцы, попугаи, две дивнохвостные павы.

Но клетка у белки всё же была необычная. К низу приделана воронка, из неё вниз сыплется что-то белое. Мука! Это зверушка мельню крутит, зерно мелет.

— Затейно, — сказал Дмитрий вслух, от звука собственного

голоса ему стало как-то спокойней. — Много, однако, так не намелешь.

— Одному много и не надо, — прогудел густой голос очень близко, поназади изголовья.

Изогнувшись, Дмитрий запрокинул голову. Резкое движение сразу отдало в спину.

— Ох!

Сзади, вплотную к ложу, оказывается, находился стол. За ним в деревянном кресле сидел мужичина с широченными плечами, в темно-русой бороде, волосы стрижены кружком. Из-под густых бровей на Митьшу смотрели очень спокойные глаза, отчего-то показавшиеся Никитину удивительно знакомыми. Побожился бы, что глядел в них раньше, и не раз, а вспомнить не мог.

В огромной пятерне у незнакомца (иль знакомца?), одетого в серую застиранную рубаху, была какая-то хитрая штуковина, вся из винтиков и проволочек, но её Дмитрий толком не рассмотрел. До того ли было?

— Не гнись, спину порвёшь. Я ее битый час травами обкладывал. Сейчас ближе подберусь, — пробасил верзила.

Отложил штуковину (кажется, это было курантное нутро), взялся за подлокотники, но не поднялся на ноги, а вдруг взял да поехал! Раздался тот самый скрип, который Митя уже слышал на болоте.

Кресло оказалось непростое, а самоходное, на колёсах. Оно докатило мужика до кровати, повернулось и встало.

— Господи святый… — пролепетал дворянский сын.

Вблизи было видно, что мужик, несмотря на стать и бородищу, совсем ещё молодой. Может, не старше Дмитрия.

— Ты что за человек? — неторопливо спросил детина. — Почему, тово-етова, в болоте топ? Пошто запеленат, как дитё? Может ты бесноватый и тебя замотали, чтоб на людей не кидался? Развязывать тебя иль, тово-етова, не надоть? Бояться мне тебя, аль как?

Спрошено, однако, было безо всякого страха, спокойно.

Дважды повторённую присказку «тово-етова» Митьша последний раз слышал девять лет назад.

Нет, не может быть! Но обстоятельная манера говорить, но крепкая, основательная посадка головы!

— Свезло тебе, бесноватый, что я утром на болоте силки птичьи расставляю, — продолжил бородач. — Услыхал, кто-то блажит, слова молитвенные орёт. Надо думать, любопытно стало. Еще малость, и, тово-етова, увяз бы ты насмерть.

— Илейка?! — ахнул Дмитрий, наконец, обретя способность к речи. — Ты живой?! Я это, Митьша Никитин! Помнишь меня?

Богатырь разинул рот и по-мальчишески шмыгнул носом. А у Дмитрия из глаз хлынули слёзы.

В два дня двух давних приятелей, кого живыми не чаял, встретил! И оба поочередно ему жизнь спасли. Воистину чудо Божье!

* * *

Ильша смотрел на ободранного, полудохлого бродягу и не верил своим глазам. Это Митька? Сказывали, при царях-царицах обитает, в шелках-бархатах ходит. Ильша за него радовался. А Митька вон ломаный, пытаный. Про бесноватого Илья сказал шутейно. Когда раздевал недотопленного, видел и плечи обмотанные, и от кнута рубцы. Вот те и жизнь медовая в царских хоромах. В лесу с волками-медведями обитать куда человечней. Слабину явишь — загрызут, а попусту мучительствовать не станут.