Девятный Спас
Шрифт:
— Коли надо Алексею пособить — пособим. Не то прощевай, боярин.
Всякий другой начальник тут бы осерчал, в крик пустился, грозить начал. Этот же был не глуп. Подумал немножко и сказал:
— Что ж, пособите своему товарищу. Ему помощь ох как нужна. Не исполнит, что доверено — голова с плеч.
С Ильёй гехаймрату, кажется, теперь было ясно, что он за человек. Поэтому обратился он к Дмитрию:
— Вот ты, прапорщик, с Поповым на колокольне был. Слышал, как воры-стрельцы на изменническое дело сговариваются. Ныне сдаётся нам, что заглавный вор Фролка Бык не бахвалился, когда
И опять было, чему удивиться: прапорщик покачал головой, а мужик кивнул. Несколько озадачившись, начальник перевёл взгляд на Илью.
— Ты что за человек? Какого рода-звания? Не сбежишь?
— Куды ж мне бежать? — всё так же спокойно ответил мужичина. — У меня на беготню ноги не сноровисты. А человек я сам по себе. Мастер всякой работы из Доброй Слободы. Спроси у Журавлёва.
Этот ответ, показавшийся Дмитрию странным, Зеркалова тем не менее удовлетворил. Он крикнул за дверь, чтоб позвали сержанта, и продолжил своё начальственное напутствие:
— Помочь отечеству и своему товарищу вы можете вот как. Ты, Микитенко, как я понимаю, Фролку глазами не видел, но голос его слышал. Слыхал ты и прочих заговорщиков. Это, конечно, немного, но лучше, чем ничего. Идите по стрелецким слободам, слушайте, ищите. Вражеский заговор можно с двух сторон раскрыть. Попов с головы попробует, а вы попытайтесь с хвоста. Я думаю, гвардии прапорщик вас в помощники не за одни бороды взял? Вот и старайтесь… Вижу, что на узде вас водить не нужно, ребята вы самостоятельные, — продолжал начальник, слегка усмехаясь. — А толковы ли, поглядим. Вот вам полезная вещица для вспоможения. — Он вынул из выдвижного ящика короткую медную трубочку вроде напёрстка, с одного конца сплюснутую. — Это чрезвычайная свистулька, германской работы. Пищит тонко, однако слыхать версты за полторы. Если что — дуйте. Не долее, чем в пять минут, прискачет подмога, летучий отряд.
Илья с любопытством рассмотрел чужеземное изобретение. Хотел дунуть на пробу, но Зеркалов погрозил ему пальцем: не смей.
— Всё, бородачи, ступайте. Без вас забот много. Ныне уже поздно, заночуйте в караульне. А утром беритесь за дело.
Дмитрий вышел первым, а Илье начальник велел задержаться. Указал на скамью:
— Посиди-ка тут.
И уткнулся в бумаги. Илья стал ждать, что будет дальше.
Через малое время в дверь постучали. Вошёл Журавлёв — узкий, нескладный — ступая длинными, будто ходули, ногами в ботфортах. Встал перед столом.
— Знаешь сего молодца? — спросил его гехаймрат.
— Знаю, — коротко ответил сержант своим скрипучим голосишкой, с удивлением глядя на мастера, который — вот диво — стоял на собственных ногах.
— Ну ладно… Скажешь в канцелярии, чтоб твоего знакомца в приказной реестр вписали. На какое жалованье, укажу после, смотря по радению.
Начальник остался в кабинете, сержант же повёл Илью в соседнее помещение, здесь же, в ордонансгаузе. По дороге меж ними приключился короткий разговор, постороннему уху нисколько не понятный.
— Смотри
Ильша ему в ответ спокойно:
— Попусту ссориться, Яшка, никому ни с кем не надо. Много ль я с тебя за работу денег брал? То-то. Пожалел тебя, потому что ты калека, и я калека… Что крепленья-то, держат? Ну-тко, дай погляжу…
Он присел на корточки, отогнул книзу раструбы журавлёвских ботфорт, задрал полы кафтана.
Там, где полагалось находиться коленям, у сержанта были ступни — неестественно маленькие, прочно утопленные в кожаных гнёздах невиданной конструкции.
— Подвигай-ка… Вроде неплохо. Верхом научился ездить?
— Плохо. Придумал бы что-нибудь вместо шпор.
— Ладно, тово-етова, посмотрим… Тьфу, ну и дух от тебя! Поди, отродясь в бане не был. — За поворотом коридора раздались шаги. Оттолкнув мастера, Журавлёв поправил сапоги и кафтан.
— У нас мало кто про меня прежнего знает, только старые. Я их добром попросил — молчат, — быстро шепнул инвалид. — И ты меня не выдавай.
Поскольку уже не грозился, а человечно просил, Илья ему ответил попросту:
— Не скажу.
Назавтра чуть свет, вооружённые Преображенской свистулькой, а более ничем, Дмитрий с Ильёй отправились пособлять товарищу.
С чего начать, ни тот, ни другой не знали. Сыщицкое дело, как известно, криво да извилисто, а люди они были прямые, бесхитростные.
Сели на бережку реки Яузы, стали думать. Ночь они спали мало — не от жесткости казённых лавок, а от разбережённых чувств. Поговорить возможности не было, потому что здесь же ночевали всякие-разные шпиги с ярыгами, у кого ночная смена. Рожи у этого люда были такие, что не пооткровенничаешь.
Даже и не будь рядом преображенцев, вряд ли старые друзья стали бы пускаться в душеизлияния. Ибо думы у обоих были сокровенные, всё время сами собой сворачивавшие к одному и тому же предмету (если лучшую на свете особу можно обозвать этим низменным словом). Говорить о нём — то есть о ней — вслух было невообразимо.
Вот и теперь товарищи помалкивали, вздыхали, да смотрели на текучую воду, которая ничего путного подсказать не умела.
— Тово-етова, звонаря бы сыскать, — неуверенно сказал Илья. — Которого ты давеча отпустил. Может, указал бы, где десятников искать…
— Что толку-то?
— Не скажет?
— Прикинусь своим — наверно, скажет. — Никитин мрачно жевал травинку. — А только совестно к человеку в доверие влезть да обмануть.
Илья закряхтел.
— Оно конечно… Но и Лёшку-блошку жалко. Пропадёт он с этими иродами.
— Жалко…
Спор, впрочем, был сослагательный, ибо звонаря давно след простыл. Ноги у парня были молодые, а Русь широкая. Поди-ка сыщи. Время уходило, солнце поднималось всё выше.
Поняв, что от Митьши озарения не дождешься, Илья заставил себя отнестись к задачке, будто это некий механизмус, сиречь замысловатое устройство, который нужно разобрать и снова собрать, чтобы понять его работу.