Девятьсот восемьдесят восьмой
Шрифт:
— Это вряд ли. Она ведь не знала ее, откуда тоске взяться?
— Да, тут ты прав… Тогда не знаю, что и думать. Могу только посоветовать дождаться, пока все само разъяснится.
— Меня беспокоит, что она ни с кем не общается. Если бы кто-то у нее появился, я бы первым об этом узнал — до того дошел, что начал за родной дочкой следить, представляешь?
— И что, выследил кого-нибудь?
— Нет, — хмуро ответил кузнец. — Может, она влюбилась в женатого?
— Что ты! — воскликнул Марсель, но тут же опять понизил голос до шепота. — Я Марусю знаю, она девушка честная, никогда бы не стала связываться с чужим мужиком.
— Вот
— Я?! — Марсель не ожидал такого поворота и поэтому смутился. — Не знаю… Я все больше с бабами привык, знаешь. А с молодыми девками так и не научился общаться, не разумею я их. Да и кто лучше родного отца своего ребенка поймет? Нет, друг, не обижайся на меня, но я в этом деле тебе не помощник. Боюсь наломать дров — ты потом и сам мне благодарен не будешь.
— Эх, — погрустнел Степан. — Что ж мне делать с ней?
— А ты оставь, как есть, — предложил историк. — Может, перебесится. А там и любимый появится.
— Твои бы слова — да Макоши в уши, — кузнец улыбнулся светлым мыслям и похлопал собеседника по плечу. — Ну, бывай. Спасибо тебе за то, что выслушал. Поговорил с тобой — и сразу как-то легче стало. Может быть, я действительно сам себе напридумывал всякого.
— Вот и ладно, — Марсель улыбнулся и, помахав мужику рукой на прощание, вышел за калитку.
Кузнец некоторое время смотрел ему вслед, а потом, вздохнув с видом человека, с плеч которого свалился большой груз, направился к кузнице, которая находилась тут же. Если бы он обернулся, то увидел бы, что дверь в избу была слегка приоткрыта — в небольшую щелку все это время за ними следили внимательные глаза Маруси. Девушка никогда не любила подслушивать чужие разговоры, но в этот раз ничего не смогла с собой поделать. Отец был прав, она действительно влюбилась, причем это чувство, как ей казалось, было безответным. Прежде она старалась как можно чаще попадаться на глаза Баламошке, но тот почему-то упорно не замечал ее. Или делал вид, что не замечает. В конце концов, Маруся поняла, что не нужна любимому. Рассматривая свое отражение в пруду, она гадала, что же в ней не так. Разве не красивая? Вроде бы нет, все при ней. Глупая? Если бы у нее была возможность доказать, что это не так… Но она ведь не могла просто подойти к нему, чтобы поболтать. Что люди подумают? Промаявшись почти год, она потеряла всякий интерес к играм, перестала общаться с подругами, превратилась в настоящую затворницу. И ведь отца можно понять — он хоть и делает вид, что не хочет давить на нее, все же не может скрыть своего беспокойства. Это и понятно, ей уже шестнадцать, все ее сверстницы давно семьями обзавелись, некоторые даже успели родить. А она, к которой столько раз сватались парни со всех окрестных деревень, до сих пор в девках ходит. Что ж, вздохнула Маруся, значит, доля у нее такая. А не станет Баламошка на нее и впредь внимание обращать — так уйдет в капище, Сварогу невестой станет. Там ее уж точно никто не заставит от нелюбимого детей рожать.
Вытерев рукавом мокрые от слез глаза, девушка отошла от двери и, постояв в нерешительности некоторое время, села на лавку возле окна, где у
Тем временем Марсель уже подошел к избе старосты и теперь с неодобрением наблюдал за кипучей деятельностью, которую Михайло развел во дворе. Всюду суетились мужики, которые выдергивали сорняки, чинили лавки и занимались, по мнению ученого, бесполезным украшательством. Хорошо, что они еще не додумались дорогого гостя с транспарантами встречать, усмехнулся историк, но тут же икнул от неожиданности — на воротах, которые прежде украшал трезубец, символизировавший строение мира, теперь красовался православный крест с дополнительными перекладинами в верхней и нижней частях.
— Ты что это тут учудил? — заметив хозяина дома, Марсель подошел к нему и кивнул в сторону ворот. — Зачем?
— А, Баламошка! — обрадовался Михайло. — Хорошо, что ты пришел. А мы здесь порядок наводим. Не нравится?
— Порядок — это ладно. Крест-то зачем? Или ты вдруг христианином сделался?
— Нет, конечно, — хитро прищурился староста. — Но никто ведь не знает, кто таков этот Кирилл, так что можно и приятно сделать человеку, верно?
— А заодно и себя не обделить, м?
— Не без этого, — потер руки Михайло. — А крест — это так, только на время. Вот уйдет наш грек в Киев, мы снова приведем все в должный вид.
Ученый и не думал осуждать предусмотрительного мужика — ему нужно было, в первую очередь, думать о селище, а не о собственной гордыне. Так что его действия были вполне обоснованными, тем более что остальные, вроде бы, не возражали.
— А что, ты уже пришел посланника встречать? — удивился Михайло. — Не рановато?
— Думаю, в самый раз, — отозвался Марсель. — Я бы на твоем месте тоже поторопился. Некрасиво будет, если Кирилл приедет прежде времени и застанет всю эту возню. Подумает, что мы только ради него порядок наводим, а сами живем в грязи.
— Это ты правильно говоришь, — засуетился староста. — Всё, мужики! Расходитесь! Благодарность всем, не забуду.
Работники тут же бросили заниматься своими делами и, не споря, потянулись к выходу. Как только вышел последний из них, хозяин оглядел результаты их деятельности и с довольным видом подмигнул Марселю:
— Может быть, почаще гостей таких приглашать? А что? Мне нравится.
Рассмеявшись такой незатейливой хитрости, историк, тем не менее, покачал головой:
— Не стоит. Тебя быстро выведут на чистую воду.
— А жаль…
— Согласен. А куда Курьян запропастился? Он вроде бы хотел участвовать во всем этом. Или передумал?
— Какое там! — махнул рукой Михайло. — Я его за медовухой послал. Она у него, сам знаешь, самая забористая на всю округу. Другой такой днем с огнем не сыщешь.
— Это правда, — курьяновский напиток, действительно, ни в какое сравнение не шел с той медовухой, что готовили в доме старосты. Мужики не раз пытались выведать у него секрет, но тот лишь отшучивался. — А вот и он, легок на помине.