Девятый император
Шрифт:
– Т-ты не серчай на нас, б-боярин, – сказал Дорош Иванкович, тараща белесые глазки на Хейдина. – Мы к ней завсегда к-как к родной…
– Знаю! – Хейдин махнул рукой. – О чем еще просить хотите?
– Мы ведь главного-то тебе не сказали, боярин-ста, – спохватился Додоль, которому мед придал храбрости. – Ты, по всему видно, воин знатный, опытный. А времена нонче лихие, разбойничьи. Уж коли занесло тебя в нашу убогую деревушку, то, может, согласишься ты за вознаграждение при случае пас, худородных, оборонить от воров?
– Нанять меня хотите? – Хейдин не ожидал такого поворота беседы. – А цену какую предложите?
– Люди
– Ты, верно, не расслышал, что тебе девушка сказала, – отвечал Хейдин, – или понял плохо. Я здесь проездом и лишь по случаю задержался в ваших краях. Хочешь, чтобы я свое дело ради вас оставил?
– Нет-нет, что ты! – Додоль замахал руками. – Мы как рассудили: боярин, может захочет погостить у нас, сродственнице своей помочь чем, последить за ней. Так отчего же и обчеству не помочь? В долгу не останемся. Мы коня дадим. Ты-то своего, не в обиду будь тебе сказано, потерял. И с едой подмогнем. Муки, сала, мяса, меда – всего дадим. Липке, чай, трудно тебя содержать будет, не привык ты, боярин, к нашему убогому деревенскому хлебову.
24
Скора – пушнина.
На этот раз Хейдин по-человечески понял крестьянина. Слухи о войне взбудоражили деревню. Все ждут прихода врагов. Есть, наверное, и такие, кто готов уйти подальше отсюда, спасая жизнь, но большинство крестьян останутся здесь – крестьянская жадность не позволит бросить тот убогий скарб, который наживался поколениями. А если придет враг, все будет обыденно и страшно, потому что худшая участь в любой войне достается крестьянам. Их грабят все, кому не лень, и свои, и чужие, и просто разгульные ватаги, которым нет дела до исхода войны. Хейдин в избытке повидал это все в юности. Он видел, как ради развлечения сжигали хлеб на полях, как обходились с крестьянскими девушками, как издевались над крестьянами, пытавшимися со слезами на глазах защитить от мародеров свои дома. Теперь Хейдину стало ясно, чего ради пожаловали в дом Липки эти двое мужиков. Для начала устроили ему неуклюжую проверку, а потом, убедившись, что угрозы он не представляет, предложили наняться в Чудов Бор стражем.
– Я ведь не наемник, – ответил Хейдин. – Я служу своему господину и выполняю его повеления. Так что не могу я принять ваше предложение.
– Кум, покажи ему, – сказал Додоль старосте.
Толстяк полез куда-то под шубу и извлек кожаный мешочек, завязанный ремешком. Староста долго возился с этим ремешком – у него почему-то дрожали пальцы. Наконец, содержимое мешочка выпало на стол. Хейдин увидел золотое кольцо довольно грубой работы, кусочек серебра с указательный палец величиной и несколько сильно потертых золотых монет.
– Что это? – спросил он.
– Д-дочке берег на приданое, – сказал староста, заискивающе улыбаясь. – Б-больше у нас н-ничего нет. В-возьми!
– Да ты спятил, человече! – Хейдин вдруг почувствовал, что у него горит лицо. – Я похож на мародера или грабителя? Сказано вам, я княжеский человек. Уехать могу в любой момент.
Дорош Иванкович засопел, собрал свое сокровище обратно в мешочек.
– Пока я тут, помогу в случае чего, – произнес Хейдин, сжалившись. – И никакой платы мне не надо. Липке лучше помогите. Ради нее потружусь.
– Поняли! – с готовностью ухватился Додоль, вскочил с лавки, начал кланяться. – Благослови тебя Бог, боярин!
Староста тоже поклонился, но не так низко; то ли брюхо мешало, то ли не хотел уронить своего достоинства. Хейдин с трудом удержался от смеха, когда странная пара с необыкновенным проворством выскользнула из горницы.
– Липка! – позвал Хейдин.
В сенях девушки не было. Хейдин вышел следом за гостями: заметив, что воин следит за ними из дверей дома, крестьяне вновь начали кланяться и быстро ушли со двора под провожающий лай Белаша. Хейдин оглядел двор. Короткий зимний день уже клонился к закату, наступали сумерки. В соседних домах зажигались огни.
Липка вышла к нему из кошары, когда он уже собирался вернуться в дом. Глаза у нее были заплаканные, но она ему улыбалась.
– Ушли, – сказал Хейдин, прекрасно понимая, что она знает об уходе непрошеных гостей. – Нанять меня хотели, золото предлагали.
– Золото?
– Золото, – усмехнулся Хейдин. – Староста предлагал.
– Знаешь, как старосту Дороша в селе зовут? Куропляс. Он в праздники к деревенским девкам пристает, хорохорится, будто петух перед курами.
– И к тебе приставал?
– А то! – Липка откинула рукой волосы со лба. – Полюбовницей своей хотел сделать. Блазнил шибко. Даже жениться обещал.
– Знает ваш Куропляс толк в женщинах, – засмеялся Хейдин. – И что, соблазнил?
– Нет, – просто ответила Липка.
– Я и не сомневался, – добавил Хейдин.
– Мне другого Бог судил, – Липка посмотрела на Хейдина так, что у ортландца перехватило дыхание и кровь застучала в висках. – Идем в дом, простудишься.
– Опять кто-то идет, – сказал Хейдин, заметив, что две фигуры приближаются к ограде.
– Зарята! – обрадовалась Липка. – И Ратислав с ним. Сейчас я вас познакомлю.
Хейдин хотел было что-то сказать, но мысли его сбились – он внезапно заметил, что каролитовый перстень на его пальце засветился. Зеленый камень вспыхнул яркой искрой, а потом начал гореть изнутри, и свечение это все нарастало. Хейдин невольно обратил взгляд на приближающихся подростков. Первый, постарше, коренастый и крепкий, в овчинном тулупе и волчьей шапке, нес какой-то длинный тяжелый сверток. Когда же Хейдин перевел взгляд на второго, мальчика лет восьми, в длинном не по росту полушубке и огромных войлочных сапогах, которые здесь называли валенками, от перстня к руке словно пробежал электрический ток. Хейдин опомнился только тогда, когда мальчишки уже были рядом с ним.
– Где тебя носит! – сердито сказала Липка младшему. – Вечер на дворе, а ты не кормленный еще. И ты хорош, – обратилась она к старшему, – таскаешь его хвостом за собой. Не понимаешь, что дитя он малое.
Хейдин не слушал девушку. Он встретился глазами с младшим из ребят и понял, что именно к этому ребенку вел его каролит. Глаза Заряты были густого изумрудного цвета, в точности как кристалл на пальце Хейдина. В первое мгновение он даже не заметил, как безжалостно изуродовано лицо ребенка.