Дездемона умрет в понедельник

Гончаренко Светлана

В доказательство того, что она готова бороться за Геннадия, Альбина стиснула руку Самоварова пониже локтя. Тот от неожиданности едва не ойкнул, хотя был не из слабых. «Железная хватка! А если эдак да за горло? Да, парочка была с Геннашей. Былинная! подумал он. — Два трактора. Полная гармония».

Love story. Альбина

Самоваров не предполагал даже, насколько он близок к истине. Пара эта всем и долго казалась нерушимой и безмятежной. Карнауховы появились в Ушуйском драматическом театре… да никто и не помнит, когда. Все прочие лица сменились уже множество раз, но не они. Откуда они прибыли, тоже никто теперь не знал, но явились уже готовой супружеской парой — оба высокие, громкоголосые, статные, из такого прочного

материала слепленные, какой обычно не расходуется на нервное актерское племя. Одно слово — фактура! И где только отыскали друг друга два эти редких экземпляра монументальной породы? Здесь, в Ушуйске, выигрышно мужественный Геннаша сразу получил роли душевных и цельных рабочих парней в тогдашних модных пьесах. За этой цельностью особенно гонялись в те времена, хотя никто не понимал, что же это такое. Геннаша Павлом Власовым вздымал знамя, Павлом Корчагиным врубался в циклопические глыбы из проклеенных тряпок, плечистым Ромео (цельным, но не рабочим парнем) перемахивал через балконные перила. И Альбина, несмотря на скульптурные формы, выбилась в лирические героини. Оба они были долго и молоды, и моложавы, и прекрасны. Совсем незаметно было, что Ромео перевалило за сорок — Геннадий Петрович, как известно, слыл виртуозом накладочек. Разве фамилия Ромео могла быть не Карнаухов?

Оба Карнауховы вросли в ушуйскую почву. В те романтические времена актеры в массе своей сохраняли тысячелетние богемные замашки. Из-за склонности к кочевью мало кто задерживался в Ушуйске надолго. Как же иначе: а творческая неудовлетворенность? а невостребованность? неистовые свары в труппе? режиссер — свинья в ермолке? Оседлы были разве что столичные актеры, прочие места не слишком годились для постоянных обустроенных гнездовий. Никчемная зарплата заслуживала проклятий, однако можно было жить, как птицы небесные живут. Творчески ищущие актеры устраивались в неказистых квартирках вроде той, которая так смутила Самоварова, имели по паре немарких, не требующих ежемесячной стирки черных водолазок, легко и страстно меняли жен, испытывали взлеты и прозрения, любили просидеть ночку в прокуренной до всеобщего кашля комнатке, где наигрывают на гитаре, поют подсиплыми голосами на один мотив что-то трогательное и глубокомысленное, где преферансик, где!.. да, где в соседней, без окон, каморке вопьются какие-то двое друг в друга жаркими нетрезвыми губами, и уже тащит обоих за край, в привычное головокружение, легко поутру забываемое.

Так вот, Карнауховы были не из этих. Они вросли. Творческие-то прозрения случались, и на гитаре Геннаша играл, и Альбина могла Цветаеву читать сутками, но все-таки легкость на подъем они утратили, житьем в тараканьих квартирках побрезговали. После того, как Геннаша изобразил на местной сцене десятка полтора цельных рабочих парней, ему пожаловали премию Ушуйского комсомола. Вскоре Карнауховы жили уже в коренном ушуйском доме из благородного лиственничного кругляка. Дом не наемный был — собственный! За ним курчаво зеленел огород и пышной колючей стеной стоял малинник. В самом доме такая была глубокая, настоянная тишина, какая возможна только в настоящем толстостенном срубе. Прохладно сияли полы, и ходили по ним не в тапочках, а в белоснежных шерстяных носках. Совсем бы получился старосветский заповедник, если бы не камин красного кирпича, устроенный по тогдашней моде Альбиной. На камине возвышались прибалтийские подсвечники из мятой жести с толстыми красными свечами.

Театральные подруги, более легкокрылые, подбитые куражом и табачным дымом, смеялись за глаза над Альбининым теремом. Сгорая и дыша театром, такого дома нельзя иметь: «Ну, когда? когда это? надо быть выше!..» Свободного времени у актрис не меньше, чем у учительниц или кондукторш, но театральные ушуйские языки злословили, что хозяйственная Альбина даже корову держит, огромную, в пятнах; встречались видевшие и корову, и пятна эти, якобы напоминающие карту западного полушария, и саму Альбину с подойником. Но это враки: коровы никакой не было.

Несмотря на заглазные насмешки над белоснежными носками и над мифической коровой, Карнауховы незыблемо царили в Ушуйском театре.

Труппа здесь ежегодно, с треском, взаимными обвинениями и взаимообразным обменом женами распадалась, чтоб к сезону снова собраться из полузнакомых, незнакомых и подзабытых лиц. Одни лишь Карнауховы, исполнители главных ролей, были неизменны, как те могучие великолепные срубы, что стоят веками и все плачут благовонной смолой — лесной, юной, из корней взятой силой. Кстати, подхалимы лиственничный дом объясняли Альбиниными генами — якобы, была она из семьи староверов.

Все рухнуло, когда появилась Таня. Ничто не предвещало беды: Глебка — любимец, баловень, подающий большие надежды играть плечистых положительных героев — привез из Нетска сокурсницу — невесту. Молодая пара должна была занять то место в репертуаре, что уже утомило старших Карнауховых. Альбине надоели девушки-энтузиастки, хотелось сыграть что-нибудь возрастное, вроде Анны Карениной, а Геннаше осточертел Ромео с его прыжками на сто раз чиненный, навек обшарпанный балкон.

Как и всякая мать, Альбина Глебкиной невестой осталась недовольна: длинненькая, плосконькая девочка, бледная и рассеянная, хотя, по словам Глебки, очень талантливая. Альбине она показалась совершенно бездарной. Самоварову она убежденно так и сказала: бездарна на редкость… Это ее, Альбинина, несчастная судьба так вознесла и испортила девчонку.

Глебка сильно был влюблен. Альбина ломала голову, как получше и без периферийной вульгарности устроить свадьбу, у кого занять стулья и посуду, какую комнату отдать молодым — ту, что окнами в сад (но там слишком виден неромантический сортир) или окнами на улицу (там днем, а пуще ночью тарахтит и пылит мотоцикл соседского идиота-подростка). В это время Геннадий вдруг раздумал бросать роль Ромео, а на балконе уже стояла молодая трепетная Таня и тянула к нему тонкие длиннопалые руки. Геннадий Петрович неистово лез на этот балкон и с такой страстью перекидывал через его перила свое статное зрелое тело, что шатались хлипкие фанерки и бруски декорации, и гуашь сыпалась с нее удушливой ультрамариновой пудрой.

Накануне свадьбы Геннадий Петрович и Таня исчезли. Они не явились на репетицию. Они не явились к Альбине обедать. Вообще никуда не явились! Зато Мариночке Андреевой дозарезу понадобился рецепт картофельных оладий. Якобы за ним она забежала к Альбине, ехидно покосилась на пустые тарелки и с рассчитанным садистским торжеством объявила, что Геннадий Петрович к обеду не придет, не придет к ужину — и не придет, очевидно, никогда, потому что уже полтора месяца живет с Таней на частной квартире в Новом городе.

Альбина Мариночку вытолкала, даже запустила вслед (и попала между лопаток!) оброненной обидчицей туфлей с тяжелым пластмассовым копытом-платформой. Мариночка врала! Это невозможно! Как это Геннадий Петрович живет где-то с Таней, когда он живет здесь, с нею, обедает, ужинает, ложится в ее постель! А Таня не расстается с Глебкой. Да они вечно за ручку ходят, целуются на всех углах! Бред! Бред!

Не бред. Альбина знала, что не бред. И это настолько было невероятно, ужасно, кровосмесительно, что она не смела и про себя проговорить страшную правду. Но видела же она этого Ромео и эту Джульетту, и этот бесстыдно трясущийся балкон, и Геннашины прыжки, и Танин горячий немигающий взгляд!.. Но это ничего. Это наладится. После свадьбы утрясется. Водились и прежде за Геннашей грешки, но все всегда проходило. Уйдет, улетучится и это.

А Глебка как же?

Свадьбы не было, ничего не улетучилось. Геннаша жил с Таней, Глебка стал пить и играть не простых цельных парней, а психопатов и неврастеников. Альбина пыталась скандалить, стыдить Таню, однажды пришла даже на проклятую квартиру в Новом городе. Геннаша там схватил ее за плечо и отшвырнул спокойно, с холодной ненавистью правоты, не глядя в лицо. Альбина прошибла головой дверцу шкафа. Крови было совсем немного, только потом головные боли стали донимать. Геннаша раньше, случалось, бивал ее — и под настроение, и за грешки (у обоих, у обоих водились мелкие грешки, богема все-таки), но никогда ничем битье не отзывалось, она только краше делалась. Тогда любил. Теперь не любил — и покалечил.