Дезертир флота
Шрифт:
– Я бы поверил. – Квазимодо помолчал. – Поможешь мне?
– Постараюсь. Ты мне нож вернул. Он у меня еще из дома. У тебя нога, да?
– Нога. Угораздило же.
Квазимодо хотел сказать, что если ногу резать да прижигать, то лучше уж сразу ножом по горлу. На одной ноге далеко не уйдешь. Парень с переломанными во время боя со змеями ногами умер в первую же ночь. Квазимодо догадывался, что бедняге помогли легко уйти к предкам. Да и осуждать за такое не будешь. Кто потащит обезножившего на себе? Сил даже оружие и припасы нести не хватает.
Но обо всем этом ныряльщик наверняка догадывался. Он хоть и лягушка, но совсем не дурак.
На носильщиков напал какой-то ошалевший удавчик – совсем небольшой, шага в четыре длиной. Его быстренько зарубили солдаты. При ближайшем рассмотрении было решено, что добыча годна в пищу. На обед все получили по куску жареного мяса. Квазимодо торопливо ощипывал волокна. Змеюка оказалась нежной на вкус, но юному вору было не до обеда. Нога дергалась. Шевеление под кожей просто сводило с ума. Сглотнув непрожеванное мясо, Квазимодо поднялся. Нашел глазами ныряльщика. Фуа кивнул.
Они устроились в стороне от лагеря. Квазимодо сел на торчащий из воды трухлявый ствол, неудобно вывернул ногу. Рана была на правом бедре чуть выше колена – самому толком и не разглядеть. Пришлось снять сапог, повыше закатить драную штанину. Разувался парень первый раз за последние пять дней. Вид собственной мертвенно-бледной от постоянного пребывания в воде кожи не улучшил настроения.
«Мы все уже покойники, – подумал Квазимодо. – Но черви пусть едят меня только дохлого».
На икре возле бледной царапины темнел большой волдырь. Кожа возле него вдруг зашевелилась, вздулась. Квазимодо содрогнулся.
Фуа присел на корточки прямо в черную воду. В руках маленького ныряльщика была портняжная игла.
– Я ее прокалил на огне, – сказал фуа.
– Зря, была бы грязная – червячок бы напугался и сам вышел. Они, должно быть, ужасно брезгливые, эти малявки.
Ныряльщик посмотрел на одноглазого парня, понял, что тот шутит, и сам улыбнулся:
– Сами они не выходят. Им в теле хорошо.
– Мне тоже в теле хорошо, – пробормотал Квазимодо. – Только я предпочитаю баб и никогда не влезаю в них целиком. Начинай, иначе не успеем – Глири дальше погонит.
Фуа кивнул, разложил прямо на своем колене несколько шелковистых ниточек-травинок, короткую тонкую палочку и взял парня за ногу.
Шевелиться было нельзя. Квазимодо, замерев, смотрел. Раньше случалось частенько красть изящные женские украшения. Завитушки из паяной серебряной проволоки, крошечные камешки, оправленные в металл, – во многих городах умели делать ювелирные украшения. Но здесь работа предстояла куда тоньше – неощутимыми прикосновениями иглы фуа вскрыл волдырь. Дальше он уже одними ногтями умудрился подцепить кончик извивающегося червя. Очень бережно потянул, прижал к палочке, прихватил ниткой и стал медленно наматывать паразита на деревяшку.
Квазимодо невыносимо захотелось схватить,
Несколько витков красного тонкого тела паразита оказалось намотано на деревяшку. Дальше червь уперся – его тело опасно натянулось.
– Дальше нельзя – порвется, – сказал фуа.
– Понятно, приматывай, – пробормотал Квазимодо.
На бинт он порезал запасную рубашку. Ныряльщик аккуратно прибинтовал палочку вместе с червем к ноге молодого солдата.
На островке уже вовсю разорался Глири, поднимая людей. Квазимодо и маленький ныряльщик торопливо пошли к своему грузу.
Хлюпала под сапогами вода. Здесь было мельче. Иногда под ногами оказывалось почти ровное, без привычного ила, дно. Впереди стучали топоры и клинки прорубавших тропу солдат.
– А он ничего держится, – сказал Квазимодо, кивая на шагающего впереди Филина. Тот шел намного ровнее, чем утром.
– Может, я ошибся, – прошептал фуа. – Может, прижигание помогает. Я этих червей никогда раньше не видел. Только сказки о них слышал.
– В сказках тоже бывает правда. Хотя и немного. Но мне твой способ лечения больше нравится. Разрезанный и подпаленный я бы далеко не ушел. Боюсь только палку с «гостем» зацепить. Ведь оборвется тогда зверек.
– Я хорошо примотал. Не волнуйся.
– Ага. Надеюсь, удержится, иначе придется ножом ковырять. Слушай, ныряльщик, а как тебя зовут?
Фуа коротко глянул:
– Все зовут Жабом. Или Лягушкой. Как кому нравится.
– Ну, все это слишком по-военному. Я не Глири, чтобы людей так именовать.
– Я – не человек, – тихо пробормотал фуа.
– Да я понял. Лапы у тебя непохожие. Хотя когда на нас сотник орет, он различия не делает. Значит – мы одинаковые. Так что нужно тебе имя приличное подобрать. А то ты Жаб, я – Ква-зимодо. С такими именами нам вовек из болота не выбраться.
Фуа улыбнулся:
– В болоте не так плохо. Я больше гор опасаюсь. Я никогда далеко от воды не уходил.
– Я вообще-то в настоящих горах тоже не бывал. Но мои друзья как-то переходили через горы. Огромные – не чета здешним. Ничего – все живы остались. Кроме того, рассказывают, там москитов нету и прочих… мелких зверей.
Ночевать отряд остановился в сухом месте. Кругом росли колючие кусты, кроны деревьев плотно смыкались над головой, духота свинцом давила на виски, но зато можно было садиться прямо на землю, подстелив плащ, а не сгребая под себя все, что попадется под руку.
Костры развели как положено – треугольником. Квазимодо выпала первая стража. Фуа при свете костра занялся ногой товарища – паразит поддался еще на ширину ногтя и снова уперся.
– Завтра он не устоит, – заметил ныряльщик, забинтовывая ногу.