Дежа вю

Болучевский Владимир

— Ну да, конечно. А он-то… Пузико, волосенки прилизанные, глазки водянистые, и руки вечно потные. А поди ж ты…

— Гнида.

— Ну хорошо, я понимаю, ребят, девчонок он по подвалам насобирал, ему на них плевать. Но ведь Анна — родная кровь. А он ее мало того, что сам, это хоть как-то понять можно, инцест — дело известное, но он же ее за «бабаки», как Андрей говорит, первому встречному подкладывает. Петя, разве можно так деньги любить?

— Ты от меня ответа ждешь? — Петр выразительно посмотрел на друга.

— Чудны дела

Твои, Господи. Ну, с мальчишками ясно. Ты, что ли, в четырнадцать лет не дрочил?

— Я с ума просто сходил.

— А тут — такая баба.

— Но за девчонок ответит. Да еще «экстази»… Сегодня же успею слить по своим каналам — к вечеру упакуют. Вот бля буду.

Волков опустил солнцезащитный козырек.

Шоссе плавилось от жары. Над асфальтом прозрачными лужами висели миражи-обманки трепещущего марева, мгновенно исчезающие при приближении.

— Козел! — Петр чуть вильнул вправо, увернувшись от обогнавшей его белой «восьмерки», которая неожиданно возникла сзади, умудрилась втиснуться между ним и встречным КамАЗом и теперь, не сбрасывая скорости, улетала по расплавленной солнцем дороге. — Ты видел?

— А ты — видел?!

— Что?

— Да это же — она!

— Она?

— Ну да! Бешеная…

— Просекла. И тут же все просчитала. Сваливает.

— Сваливает…— Гурский вспомнил розовый сосок. — А может, и пусть, а? Тоже ведь существо, Богом обиженное.

— Как карта ляжет.

А карта в этом одному Господу известно кем раскладываемом пасьянсе в этот день легла так, что минут через пятнадцать их машина попала в громадную пробку.

Где объезжая по обочине вытянувшиеся гуськом автомобили, где встраиваясь в плотную цепочку, которая недовольно квакала клаксонами на наглый джип, но покорно уступала ему дорогу, они, продвигаясь со скоростью улитки, наконец проползли мимо пяти разбитых машин, которые, влетев друг в друга, перегородили все шоссе.

Ни милиции, ни «скорой» еще не было. Петр съехал на обочину, взял телефон и набрал номер.

— Едут уже, — сказал он Гурскому, стоя рядом с ним возле джипа и всматриваясь в самую середину чудовищной груды мятого железа, клочьев резины и битого стекла.

Там, лежа на боку, сплюснутым и искореженным горячим телом скорчилось то, что еще полчаса назад было белой «восьмеркой». А из-под него медленно растекалась, смешиваясь с дорожной грязью и расплавленным гудроном и начиная подсыхать, темная лужа густой крови.

— Ладно. — Волков тронул Александра за плечо. — Поехали. Нечего тут…

— Только тормозни где-нибудь. Я, Петя, выпью.

К церкви евангелических христиан-баптистов на Поклонной горе Адашев-Гурский вместе с Петром подъехали в тот момент, когда вся паства разбрелась по двору и прощалась друг с другом целованием.

— Чего это они? — Петр поставил машину в отдалении от ограды, в стороне от многочисленных машин, но так, чтобы через лобовое стекло был виден двор и выход из него. — Вроде не Пасха.

— А

принюхиваются… — Александр, пропустив сто граммов в кафе, теперь отхлебывал из купленной бутылки. — Не выпимши ли кто из братьев и сестер, не тянет ли табачком.

— И что?

— А — тук-тук-тук… Борьба за чистоту рядов. Допущены к кормушке. А вот и наш голубчик.

— Который?

— С пресвитером целуется. Вон, справа, видишь?

— Пресвитер — длинный?

— Ну да. А рядом — Лева с корешем каким-то.

— А кореш не целуется.

— Залетный, значит. Местные все целуются.

— Ради Невельского здесь?

— Может быть. Смотри-ка, все расходятся, а он вообще ни с кем не прощается и Леву в уголок поволок. Прямо как паук. Что ж ему от нашей мухи-цокотухи надо?

— Того же, чего Остенбакену от польской красавицы Инги Зайонц. — Волков достал из перчаточного ящика, именуемого в просторечии «бардачком», длинную тонкую черную трубочку, коробочку, наушники и провода. Все это он соединил между собой, надел наушники, осторожно выставил трубочку из приоткрытого окна и, направив в сторону Невельского, нажал на коробочке две кнопки.

— Любви и взаимопонимания. — Гурский отхлебнул и, откинувшись на спинку сиденья, положил в рот несколько соленых орешков.

— …ршенно не понимаете объема катастрофы, любезный, — услышал в наушниках Петр. — Какие деньги? Лева, у вас мозги есть? Напрягите в своем организме хоть что-нибудь, что заведует умом. Все или ничего, понимаете? Я вот у вас заберу одну хромосому, всего одну, а потом стану откупаться деньгами…

— Ну ведь всего же предусмотреть невозможно.

— Как вы сказали? Невозможно? Оказывается, невозможно? А месяц назад, когда вы, подчеркиваю, вы САМИ предложили мне свои услуги, было возможно? Лева, вы гарантии давали? Извольте отвечать, дружок. Делайте что

— хотите. Я не знаю, ищите, нанимайте кого хотите, обещайте любые деньги, понимаете? Лю-бы-е. Врите, землю ройте, что хотите делайте. И помните — я ваш счет открыл, я его и закрою.

— Ну что вы говорите, Валерий Алексеевич… Я уже обратился в определенные структуры. Но они, как выяснилось, не совсем владеют… Но завтра же, с самого утра…

— Да и какой там, к чертовой матери, счет! Если я буду вынужден… Понимаете? Вынужден буду обратиться в иные, как вы говорите, структуры… Вы меня умолять будете о смертельной инъекции. Вы мне верите?

— Верю.

— Все. У меня самолет завтра! Лаборатория готова, персонал…

— Так, а сегодня вы домой?

— Да.

— Я вас провожу?

— Если угодно. В десять на вокзале.

— Спасибо. Жара-то какая, а?

— Да уж. Дождя бы…

— Вас подвезти?

— Нет. Ну до метро разве.

Невельский со своим спутником вышли за ограду церковного двора и направились в сторону припаркованных машин.

Волков отсоединил микрофон, снял наушники и передал их Гурскому вместе с коробочкой.