Дежа вю
Шрифт:
Однако утро застало ее врасплох новым открытием.
Она засыпала с чувством вины, с ним же и проснулась. Она изводила себя упреками, презирая и не имея понятия, что делать с самой собой. А, подскочив с кровати, — ни дать ни взять злодейка на месте преступления! — увидела свое отражение в зеркале.
Сияющими глазами на нее смотрела счастливая женщина.
Да, она была растрепана, да, на красных припухших веках свернулись тени, да, морщины были безусловно глубоки и многочисленны. Да. Да. Да. Но это ровным счетом ничего не меняло.
Почему?
А как же совесть, а как же супружеская верность, а как же чувство собственного достоинства?!
Неужели она все это придумала?
Прикрыв веки ладонью, Тина застонала, как от боли.
— Что? — встрепенулся у нее за спиной Морозов.
Она резко обернулась.
Он зевал, потирая глаза.
— Доброе утро, — сказала Тина осторожно.
— Доброе? — Олег приподнялся на локте, внимательно приглядываясь к ней. Взгляд его стремительно прояснялся. Несколько мгновений, и Морозов кивнул зачарованно: — Действительно доброе.
— Что ты так смотришь? — прищурилась Тина.
— Мне нравится на тебя смотреть.
А ей вот не нравится смотреть на себя! Она вот в полном отчаянии!
— Пойду умоюсь, — объявила Тина.
И не пошла. Обмерла за дверью, с другой стороны, настигнутая смыслом непостижимого.
Все это было. Все это уже случилось много лет назад. А сейчас случиться не должно было. Но кто-то что-то напутал, и за одним поворотом, только с разных сторон, оказались настоящее и прошлое. Столкновение было неминуемо.
Вот почему она узнала счастье в своих глазах. Просто однажды она с ним уже встречалась. И что же это — повторение пройденного? Дежа вю, выражаясь точней.
Прижавшись вплотную к двери, как будто боялась упасть, Тина пробормотала когда-то выученные наизусть и, оказывается, с тех пор не забытые морозовские строчки:
В глаза твои пришла весна,
Разворошив сугробы боли.
Но ты по-прежнему больна.
Как болен я. Смертельно болен.
Недуг — как выстрел — подстерег,
Пустил в нас корни, зацветая.
Земля уходит из-под ног,
А в сердце — космос созревает.
Расплакаться бы… Как тогда, с трудом разобрав эти строчки на газетных полях, случайно наткнувшись взглядом на его почерк. Она не знала, что Олег пишет стихи. Хотела потом спросить, но постеснялась. Все-таки как будто подглядела. Может быть, ему вовсе не хотелось, чтобы она читала это? И еще — может быть, не для нее, а для кого-то другого, о ком-то другом были эти слова.
Да,
А теперь не может.
По ту сторону двери раздался стук. Тина быстро отошла.
— Я так и знал, что ты здесь стоишь.
Она сделала вид, что не заметила в его взгляде ничего, кроме дружелюбного интереса. Он в свою очередь великолепно изобразил беззаботность.
— Ты даже полотенца не взяла. И зубы, наверное, собиралась пальцем чистить, а?
— Что «а»?
— Я говорю, для утреннего туалета нужны кое-какие принадлежности, — пояснил Олег, — не хочешь в купе вернуться?
— Зачем? — тупо спросила она.
— Чтобы взять полотенце, зубную пасту и щетку!
Он судорожно дернул кадыком, сглатывая горечь.
Что он может сделать, ну что? Лишь бы она не смотрела вот так — сквозь, лишь бы не стояла, безвольно опустив руки! Чтобы позволила той улыбке, пробудившей его, распуститься, и не думала, будто это — грех!
А хоть бы и грех! Что с того?
Как помочь ей примириться с самой собой? Если бы он знал, что она будет страдать, он бы… Он бы — что? Остановился бы?
Даже думать об этом больно.
Но она едва держится, чтобы не сорваться в истерику. Не понимает, на каком она свете и как выбраться в привычную колею.
Зачем ей еще и это?
Нагромождения нелепых случайностей, болезненных откровений, — разве мало? Чудовищный кошмар, тот, что поразил ее воображение в Бердске, он объяснит, но что потом? Получается, будто он свалит на ее плечи еще одну ношу, и — разбирайся, как знаешь.
Ей снова придется возвращаться в прошлое. А значит, снова переживать все то, что уже давно прожито и уложено в дальний, самый дальний уголок.
Ради чего?..
Олег насильно впихнул ей в руки полотенце, проводил до туалета, а сам обосновался у окна напротив, будто сторожевой пес. Плохой пес. Преданный, но предавший. По сути, выходит так, и никуда не деться от этого. Разве что в окно выпрыгнуть и покончить с этой канителью раз и навсегда.
Он взял себя в руки и попробовал отрепетировать речь.
Для начала он попросит ее слушать спокойно, не перебивая. Он возьмет ее за руки и будет глядеть в глаза, ожидая момента, когда в них появится понимание. А если не появится?
А если в глаза смотреть он не сможет?
Должен.
Он должен рассказать ей, как все было на самом деле.
ГЛАВА 24
Олег прожил в Москве меньше года, даже первый курс отец ему закончить не дал. Особых усилий для этого не понадобилось. Хороший товарищ Морозова-старшего побеседовал с ректором, популярно объяснив, что у сибирского парнишки слишком много соблазнов в столичной жизни, а родителям за него беспокойно. Очень беспокойно. Они вполне допускают, что их сын — талантлив и хороший студент, в связи с чем утрата для института может стать ощутимой. Они понимают и готовы возместить.