Дежа вю
Шрифт:
Наверное, чтобы доконать ее окончательно, он взялся за ее плечи. Или не знал и не думал, как это страшно, как это томительно, необыкновенно, забыто! Просто погладил. Лишая воли, но даруя неведомую прежде, упоительную радость от того, что бешено колотится сердце и каждая клеточка оживает навстречу легкому танцу чужого огня.
— Поспишь у стенки, — шепнул Олег, — оттуда ты точно не свалишься, так что не бойся, что я буду брыкаться.
— Я не могу с тобой спать, — решительно сказала
— Можешь.
— Я не хочу! — отчаянно прошипела она.
— Хочешь.
Он держался из последних сил, чтобы не сойти с ума от беспомощности. От кончиков пальцев до края души он весь принадлежал ей, он зависел от нее.
Он что-то говорил. Он делал что-то. Внутри дрожал, бился в ребрах, как в клетке, штормом вздымался к горлу страх: «Как же теперь?!» Но ему недосуг было размышлять и храбриться. Просто жажда была невыносимой и, припав к чарующей влаге, он не думал, чем обернется все это. Не знал. Теперь боялся, что знает.
С каждым прикосновением острее и острее впивалась в него разгадка, и теперь он лежал, прижав ее к стенке, но сам оказался загнанным в угол.
Эту жажду не утолить никогда.
Эту тоску не забыть в минутном порыве. Ему нужно большее, ему нужно все, вся она — та, которой она стала.
— Ты дышишь мне в ухо, — раздосадованно проскрипела Тина, не зная, как относиться к тому, что они лежат вот так, все еще не расцепив объятия.
— Извини. Не буду.
Он заерзал, устраиваясь, чтобы ей было удобней.
— Теперь волосы придавил, — уже с очевидной капризностью высказалась она, — я же говорила, что…
— Извини, извини. Вот так лучше?
— Твоя нога…
— Которая? — торопливо осведомился Олег, разом подняв обе. На всякий случай.
Тина приподняла голову, почуяв, что стало как-то очень легко. Чересчур легко. Странным образом это напоминало пустоту.
— Куда ты дел их? — сердито спросила она, разглядывая в темноте его силуэт.
— Кого?!
— Да ноги же, болван! Только что они были здесь! На мне!
— Звучит заманчиво, — нервно хихикнул он, — хочешь, чтобы я вернул их обратно? Тебе же было неудобно!
— Какая забота! — восхитилась Тина и, наконец, разглядела его.
Сказать, что поза у Морозова была неудобной — ничего не сказать. Ей даже стало жаль его, бедолагу. Торсом, своим великолепным, мужественным торсом — ну как же, спортзал же под рукой! — он возлежал на полке вполоборота, а подогнутые ноги свешивались к полу, будто сведенные предсмертной судорогой.
— Хватит дурить, — приказала Тина, — ляг нормально. А лучше, вали на свое место.
— Грубишь, — вздохнул опечаленно Олег.
— Морозов, перестань ребячиться! Это же просто глупо, в конце концов!
Тут
— Вот! — заявила Тина, охнув от столкновения лба с коленкой. — А я что говорю!
— Все ты правильно говоришь, — быстро согласился он, незаметно потирая ушибленный бок, — только я все равно не согласен. Правильно — не значит хорошо!
— Поиграй в слова на своей полке, а?
— Я буду молчать, — пообещал он и осторожно вернул ноги на прежнее место.
Тина попыталась сопротивляться. Но сделала только хуже, оказавшись зажатой со всех сторон.
— Я дышать не могу, — возмутилась она.
— Еще бы! Я тоже не могу! Когда целуются, вообще не дышат. Ты что, не знала?
— Слезь с меня немедленно!
Тяжело кряхтя, он все-таки исполнил приказ.
— Вообще, — она пихнула его в бок, — вообще слезь! Весь, целиком и полностью. Оставь меня в покое!
Ох, если бы он мог!
— Как ты думаешь, — глубокомысленно изрек Морозов, — птица может не летать?
— Да, если она — курица! — рявкнула Тина.
Она понимала, куда он клонит. Она сама чувствовала то же самое, и тем было страшней. Наверное, окажись хотя бы один из них чуть разумней, чуть сильней — все было бы проще. А так — оба они потеряли голову. Только и оставалось, что играть в слова, дурачиться, злиться по пустякам, оттягивать момент, когда, оставшись наедине с собой, придется ответить: а что будет завтра?!
По большому счету, конечно — ничего. Обычный день, каких миллионы.
Только за спиной, словно горб, вырастет чувство неловкости и вины.
— Может, поговорим? — неуверенно предложила Тина.
— А что тут скажешь? — вздохнул Морозов, приглаживая ее волосы.
Они почему-то всегда вставали дыбом после… после… секса. Да, секса. Будто бы она ощетинивалась. И только ему было известно, что больше всего на свете ей хочется сейчас утомленно и сладко замурлыкать.
Только ему?! Надо же — он лжет самому себе!
К тому же что-то не слыхать от нее счастливого мурлыкания.
Им на самом деле нужно поговорить. Но как начать этот разговор?
— Что ты предлагаешь? — спросил он. — Сделать вид, что ничего не было?
— А что это было, по-твоему?
— Ну… мы…
— Все! Довольно, — перебила она, недослушав. — Я знаю, как называется этот процесс. — Она раздраженно повернулась к нему, врезав локтем в подбородок, но даже не заметив этого, и прошипела с яростью: — Ну, конечно, можно притвориться, что все так и должно быть! И не париться, как нынче выражаются, да?!