Диалоги
Шрифт:
Об аксиометрии «случайно-начальной» здесь мы можем только упомянуть, потому что она, собственно, выходит за рамки биологии. Я напомню, что первый «начально-обязательный» ее тип, в общих чертах представленный выше, следует из утверждения, что генный алфавит «попросту дан» – то есть сомнению не подвергается. Аналогично можно утверждать, что не только развилки и зигзаги эволюционного процесса представляют собой перипетии, необязательные в каждой детали специационных воплощений, но также что сама «лексикография» и «синтаксическая» характеристика проверочной «артикуляционной» системы эволюции – то есть характеристика ДНК – является результатом случайных событий, результатом, который мог быть совершенно иным.
Быть может, мы фантазируем, потому что ничего такого как раз возникнуть-то и не могло; но пока мы этого не знаем, гипотезы иного содержания еще позволительны.
Как мы старались это показать, проверочный «артикуляционный потенциал» генов, построенных из ДНК – с технологической точки зрения – не только не бесконечны, но даже (в определенных границах!) равен возможностям человеческих технологий. Потому что гены не могут, например, реализовать энергетику вне химии и помимо белка. ДНК не может войти ни в одну из областей таких явлений, которые можно воплотить только при высоком давлении, высоких температурах, высоких степенях радиации. И т.д. О том же, что поле генной функциональности изначально ограничено полной замкнутостью,
Ценности, названные нами «вторым видом», являются типичным явлением культуры [64] , хорошо известным, например, антропологам как исследователям, которые практически весь свой труд посвящают их открытию и сравнению. Возникает вопрос: возможно ли в принципе обнаружить в биологии наличие аналогичных ценностей – и каким объективным способом? Так вот, вероятно, что принципиально это возможно. Однако эта программа поиска требует создания определенных предпосылок. Если бы было так, что все, что в организме относится к особенностям, даже в малейшей степени неадаптационным, и тем самым является местом энергичного приложения сил отсеивания, ценности второго вида не могли бы возникнуть в процессе эволюции.
64
Разумеется, за исключением той ценности, которой жизнь демонстрирует свою тенденцию к самосохранению, поскольку она является одновременно как до-, так и внекультурной. В этой работе я предлагаю точку зрения «умеренного редукционизма», который согласно Оккамовой бритве стремится минимализовать количество «состояний», в этом случае – ценностей в соответствии с практикой эмпирии, что проявляется в качестве вытеснения аксиологических названий, перегруженных онтологическими понятиями посредством номенклатуры, заимствованной из инструментальной технологии и теории. «Крайний редукционизм» характеризовался бы отрицанием существования любых «изначально рациональных», то есть инструментальных ценностей в области биологического феноменализма, то есть крайнюю физикализацию той исследовательской территории, которая, однако, приводит к выплескиванию ребенка с водой, как, например, об этом свидетельствует история бихевиоризма Ватсона, поскольку именно для него оказалось невозможным применить последовательность. Введение понятий с аксиологическим содержанием в эмпирику до недавнего времени противоречило ее традициям, то есть ее исследовательской парадигме. В настоящее время ее можно применять нетрадиционно, например, в пределах схемы оптимизации или динамического программирования. Но определенный аксиологический минимум тогда должен быть непререкаемым, то есть как бы аксиоматически общепринятым, другими словами, определенные ценности оказываются («ценность жизни» как «автотелическая» (самоцельная. – греч.) ни к чему, помимо себя, не сводимыми. Это просто следует из неизбывной служебности всего, что может оказаться инструментальной ценностью. Тогда каждая такая ценность обязательно включает в себя какую-нибудь автономную ценность, то есть как раз ни к чему не сводимую. Конкретно предлагаемый подход имеет характер конвенции, в особенности же «гомеостатический минимум» является аналогом образцовой единицы меры. Конечно, ее можно заменить другой конвенцией, но какая-нибудь необходима обязательно. Потому что целостные парадигматические структуры изучаемого пространства явлений непосредственно не дедуцируются до совокупности фактов, но их конституция требует активного конструктивного участия со стороны исследователей. – Примеч. автора.
Но если бы в действительности происходило именно так, то есть если бы жизненная среда не обнаруживала ни капли «нейтральности» по отношению по крайней мере к некоторым свойствам организма, процесс антропогенеза не поддался бы ограничению эволюционной схемой. Потому что в нем ex nihilo nihil fit [65] . Ведь должны же были как-то появиться зародыши таких механизмов, которые на более поздних стадиях антропогенеза обнаруживают свой ценностно-производный характер (во втором, неинструментальном значении). Эти механизмы из ничего возникнуть не могли, как не могли из ничего возникнуть мозг человека или крыло птицы: в предшественниках этих систем должны были присутствовать в зародыше черты, поддающиеся селекционному развитию. Так, например, по крайней мере вероятным является наличие в организмах свойств, которые не только и исключительно адаптационные. Наверняка эти свойства связаны с адаптационными и тем самым представляют собой их избыточность. Такие «надстройки» подвергаются протаскиванию через игольное ушко селекции благодаря тому, что их не отсеивает фильтр среды и что существует нечто такое, что им уже не нейтрально способствует. Это «благоприятствование» может выступать в форме обычного «бездейственно-статистического» генного дрейфа – в небольших популяциях. Но тогда свойства, проявившиеся в результате дрейфа, вообще не представляют собой субстрата, который что-либо «значил» функционально, это всего лишь какие-то придатки, инструментально безвредные и непригодные. Однако если бы эти свойства были выделены в результате полового отбора, может оказаться, что на правах критериев в нем участвуют – факторы «эстетической» природы. Их присутствие равно «открытию автономных ценностей» – на биологическом пространстве. Гипотезы подобного рода уже выдвигались, хотя и проговаривались несколько иначе. И это понятно. Мы, возможно, можем обнаружить благодаря инструментальной аксиометрии, что «ни к чему не годны» некие такие свойства, как особенно красивое «брачное» оперение птиц. Потому что простую функцию сигнализирования, способствуя половым контактам, может выполнять значительно более скромно разработанная, «менее эстетизированная» узорная фактура такого оперения. Если бы можно было окончательно доказать его информационную избыточность, ту, которая уже ни самой сигнализации (полового партнера) не служит, и не представляет собой излишества, направленной против уровня «шумов» окружающей среды, ни,
65
из ничего ничто не происходит (лат.).
Конечно: совершенно законным образом биологии не удастся это постулировать – собственно говоря, никогда. Поскольку все, что можно обнаружить, представляет собой неадаптационную избыточность какой-нибудь информации. Причины, по которым именно она получает привилегию в случаях, предоставляемых половым отбором, наверное, навсегда должны остаться тайной в их «познавательном» аспекте. И только мышление по аналогии, экстраполирующее головокружительным с точки зрения метода образом с человека на другие организмы, позволяет приписать эту избыточность – не только и не просто характера, инструментально невосприимчивого, но на заполнение этой «адаптационной пустоты» – названием «эстетические критерии», какое якобы могли применить некие птицы (а также и какие-нибудь ящерицы, например), когда они готовятся спариваться. Однако, чтобы обнаружить то, что является инструментально излишним в информации, которой располагает организм, необходимо для начала с максимальной точностью определить границы применяемости всей информации внутри организма. То есть «открытия ценностей второго вида» могут быть только производной – и то при определении названия ненадежным – основательного укоренения инструментальной аксиометрии гомеостаза, каковое искомое состояние отстоит от нас на неизвестное количество поколений биологов.
V. Аксиометрия прогресса
Слово «прогресс» означает добавление определенных функций, если его используют в биологии. Правда, не всегда: можно ведь говорить о том, что болезнь в организме «прогрессирует». Но вообще «прогресс» означает состояние, несколько лучшее по сравнению с предыдущим. Кумулятивная красноречивость пути, какой эволюция прошла от клетки до человека, представляется неотразимой, будучи выражением прогресса, наблюдаемого на этом пространстве. Но если мы попробуем применить к этому выдающемуся достижению аксиометрические действия, то столкнемся с непреодолимыми трудностями.
Мы их не ощущаем, занимаясь компаративизмом элементов и функций организма – в отдельности. Различные эволюционные решения «проблем» видения, слышания, движения крови, перемещения, создания «образа мира» как его модели в нервной системе – возможно расположить по параметрам нарастающих функций. Как обычно, когда у нас есть цель, поставленная в виде определенной задачи, формулировка технологической оценки не сталкивается с серьезной дилеммой.
Могло бы показаться, что результаты подобных сравнений достаточно перенести на отдельные формы организма, отмеченные на эволюционном древе, чтобы установить, в какой степени они не достигают – параметрически – отметок оптимизации на нашей шкале. Но измерение сразу оказывается бессмыслицей, потому что, как не являются лучшим увеличительным стеклом для часовщика микроскоп и лучшей автомобильной фарой – морской маяк, так не был бы глаз орла «лучшим» глазом мухи и «более прогрессивным» не стал бы солитер, обретший органы зрения.
Фиаско этого метода ориентирует в сторону компаративизма организмов в целом как гомеостатов. Но по теории лучший гомеостат – это не наиболее крупный или обладающий наибольшим количеством конструируемых датчиков (включая и те, что могут, например, обнаруживать переменное свечение каких-нибудь звезд), а также – и не тот, что построен наиболее гармоническим или наиболее сложным способом, не является им также гомеостат, наиболее невероятный термодинамически, но лучший гомеостат – попросту такой, что самоконсервируется наиболее надежно.
Гомеостатическая задача неодинаково трудна в различных средах как зависящая от разного качества и уровня их «шумов». Не представляется возможным все земные среды распределить в очередности, согласно тому, как гомеостаз в них становится все более трудным, потому что некоторые виды помех, присутствующие в одной среде, создают проблемы для гомеостатического решения иные, чем в другой; поэтому следовало бы скорее ввести понятие «гомеостатического минимума» для данной среды, чтобы при сравнении из него исходить. В свою очередь, можно было бы также создать понятие «обобщенного минимума» как потенциала выживания в двух, трех средах или в еще большем количестве различных сред (на суше, в воде и в воздухе). Конечно, экологическая классификация различает много локальных ниш в окружении, с точки зрения среды, тождественном (адаптация в прибрежных отмелях совершенно непохожа на адаптацию в морских глубинах). Несмотря на это, концепция «минимального гомеостата» из одной среды, а также «обобщенного» для нескольких сред могла бы быть, если бы эволюционные ходы осуществлялись неким образом параллельно к этим образцам. Однако это не так, раз неоднократно одну и ту же экономическую нишу заселяют организмы с радикально непохожим строением. Критерием отличия, устанавливающим степень конструктивной «прогрессивности», не может быть соответствующая теорема о разнообразии (которая гласит, что регулятор должен обладать разнообразием, достаточным для удвоения вариантов состояния среды). Эта теорема аксиометрически предполагает то, что регулирующий процесс – в нашем случае гомеостаз – должен протекать непрерывно. Потому что приостановка жизненных функций представляет собой – согласно этой теореме – проявление гомеостатической ненадежности. Но как раз часто бывает так, что эта приостановка жизненных процессов является обратимой. В этом явлении для нас обнаруживается фортель, или выкрутас, благодаря которому гомеостат для данной среды как бы субминимален, поскольку обитает в этой среде и вместо того чтобы противопоставлять разнообразие – разнообразию, на некоторое время перестает быть гомеостатом. Технолог не может оценить такой маневр отрицательно, потому что сам был бы рад применить этот фортель. Если самолет попадает в аварию, то для него хорошо бы было хоть на миг получить «форму выживаемости», например, приземляясь на парашюте; то же, что так не происходит, обусловлено техническими сложностями проекта, а не технологическими указаниями осуществления процесса. Действительно: человека, который в тяжелые времена, вместо того чтобы бороться с трудностями вместе с современниками, прячется в холодильник, чтобы там в состоянии «обратимой смерти» эти времена переждать – такого человека легко назвать оппортунистом. Но речь также идет об оценке поведения в сопоставлении с культурными нормами, которое не совпадает с инструментальной оценкой. Ведь, как говорится в Писании, живой заяц лучше дохлого льва.
Поскольку не существует такого организма, который бы смог справиться со всеми возможными помехами, аварийная способность обратимого умирания стала бы благом для всех вообще форм жизни, и если эволюция не реализовала ее повсеместно, то из-за огромных трудностей, возникающих при решении этой задачи, на которую покушаются постоянно медицина с биологией. (Искусственная гипотермия имеет своим аналогом естественный зимний сон ряда млекопитающих, но нет природного аналога для обратимой смерти, произведенной заморозкой, о которой мечтает биотехнолог.)