Диалоги
Шрифт:
d
– Нет, невозможно и это, – отвечал он.
– Значит, вообще не существует ложного мнения? – спросил я.
– Не существует, – отвечал он [33].
– И нет ни невежества, ни невежественных людей? Разве невежество – если бы оно существовало – заключалось бы не в том, чтобы иметь ложное мнение о вещах?
– Разумеется, в этом, – сказал он,
– Но его не существует, – подсказал ему я.
– Нет, – подтвердил он.
– Ты ведешь эту речь, Дионисодор,
e
– А ты, – сказал он, – меня опровергни.
– Что же получается, по твоим словам, что возможно опровержение, в то время как никому не дано лгать?
– Нет, невозможно, – вмешался Евтидем.
– Но разве вот сейчас, – спросил я, – Дионисодор не потребовал, чтобы я его опровергнул?
– Как можно требовать то, чего не существует? Ты разве требуешь?
– Да я, Евтидем, – говорю, – не очень-то смыслю во всех этих великолепных тонкостях, ведь я тугодум. Быть может, я и нескладно спрошу тебя, но уж ты меня
287
извини. Взгляни: если нельзя ни лгать, ни иметь ложного мнения, ни быть невежественным, то разве мыслимо ошибаться, делая что-то? Ведь при этом тому, кто действует, невозможно ошибаться в том, что он делает? Разве не это вы утверждаете?
– Да, разумеется, – отвечал он.
– Вот это и есть, – сказал я, – неприятный вопрос. Коль скоро мы, действуя, говоря и размышляя, никогда не ошибаемся, то вы-то, ради Зевса, – если все это так – чему явились сюда учить? Разве вы не сказали недавно, что лучше всех из людей преподаете добродетель тем, кто желает учиться?
b
– Вот ведь, Сократ, – подхватил Дионисодор, – какой ты отсталый человек – сущий Кронос [34], раз ты сейчас вспоминаешь самые первые наши слова – чуть ли не прошлогодние, с тем же, что мы сейчас говорим, не знаешь, что и делать!
– Да, – отвечал я, – уж очень трудны ваши речи. Оно и понятно: ведь какие мудрецы эти речи держат! Вот и последние твои слова очень трудно истолковать: что это значит, Дионисодор, «не знаешь, что и делать»? Видимо, что я не в состоянии опровергнуть Евтидема? Ибо, скажи, какой еще смысл может иметь это твое выражение – «не знаешь, что и делать с этими речами»?
c
– Но вот с твоими-то речами, – возразил он, – совсем не трудно что-то сделать. Отвечай же.
– Как, Дионисодор?! – говорю. – Раньше, чем ты сам мне ответил?
– Так ты не станешь отвечать? – спрашивает он.
– Да разве это справедливо?
– Разумеется, справедливо, – ответствовал он.
– На каком же основании? – возразил я. – Видно, на том, что ты явился к нам как великий знаток рассуждений и тебе ведомо, когда нужно отвечать, а когда нет? И сейчас ты ничегошеньки не отвечаешь, потому что уверен – это не нужно?
d
– Болтаешь, –
– Надо, видно, послушаться: похоже, что это необходимо. Ты ведь здесь верховодишь. Спрашивай же.
– Считаешь ли ты, что мыслящие существа мыслят, имея душу, или они ее лишены?
– Мыслят существа, имеющие душу.
– Ну а знаешь ли ты речь, которая имела бы душу?
Клянусь Зевсом, нет.
e
– Почему же ты недавно спрашивал, какой смысл в моем выражении?
– Да почему же еще, как не ошибаясь, по своей тупости? А может быть, я не ошибся и верно сказал, утверждая, что речи имеют смысл? Так как же – ошибся я или нет? Если я не ошибся, ты не опровергнешь меня, хоть ты и мудрец, и не сообразишь, что делать с моим словом; если же я ошибся, то и тут ты не прав, поскольку утверждаешь, что ошибаться невозможно.
288
И это я возражаю вовсе не на то, о чем ты говорил в прошлом году. Но, – продолжал я, – похоже, Дионисодор и Евтидем, что наше рассуждение топчется на месте и снова, как и раньше, ниспровергает само себя, а ваше искусство бессильно помочь этой беде, хоть оно и поразительно по точности выражений.
Сказал тут Ктесипп:
b
– Дивны речи ваши, мужи фурийские или хиосские, или по каким другим местам и как еще вы бы ни хотели именоваться! До чего же вам нипочем нести такой вздор!
Но я, убоявшись, что возникнет ссора, снова стал успокаивать Ктесиппа, сказав:
– Ктесипп, говорю тебе то же самое, что я говорил сейчас Клинию: ты не знаешь мудрости наших гостей – сколь она удивительна. Но они не хотят показать нам ее всерьез и околдовывают нас, подражая Протею,
c
египетскому софисту [35]. Мы же давайте уподобимся Менелаю [36]и не отпустим этих мужей до тех пор, пока они не обнаружат перед нами серьезную свою суть: думаю, что, когда они заговорят по существу, они явят нам нечто прекрасное; будем же просить их и убеждать и умолять нам это явить. А я со своей стороны собираюсь снова им объяснить, каким образом, согласно моей просьбе, они должны для меня это сделать.
d
Попытаюсь начать с того, на чем я остановился ранее, и пройти это все, насколько смогу, по порядку, дабы из снисхождения к моему усердию и серьезности вызвать серьезность и с их стороны. Ты же, Клиний, – продолжал я, – напомни мне, на чем мы тогда остановились. Как мне кажется, вот на чем: мы пришли к выводу, что необходимо философствовать. Не так ли?
– Да, – отвечал он.
– Философия же – это приобретение знания; как по-твоему? – спросил я.
– Да, – отвечал он.