Диармайд. Зимняя сказка
Шрифт:
– А у вас, гляди ты, еще нормальные мужики остались, – имея в виду сифонящего страдальца, сказала Дара, легла и задрала подбородок. Он у нее и так был выступающий, да еще она умела сделать «длинную шейку», что, при продолговатом худом лице, правильном профиле и легкой горбинке носа, напоминало одну чуть ли не до семидесяти лет танцевавшую балерину, только, естественно, в молодости.
– Ну, разве что такие… – проворчала Сана. Ей слова уже начинали мешать, она входила в то состояние сознания, когда начинаешь видеть эфирные тела, и болтовня тут была неуместна.
– Все-таки этот город имеет шанс… – не унималась
И тут Сана взорвалась.
– Ты что – не почувствала?
Она выпалила это – и сама испугалась. Ведь Дара для того и рассказала Изоре про свою беду, чтобы Изора своими словами все передала Сану, и обе крестницы постарались появить максимальный такт.
– Ну, то, что я почувствовала… – Дара тихо фыркнула. Она имела в виду радость погони по давно знакомым улицам, маленький праздник воспоминаний, теперь уже не больных, а скорее забавных, но ничего объяснять не стала.
– Тут же время спятило!
– То есть как? – Дара даже приподнялась на локотках.
– У меня подружка была, десять лет назад в Германию слиняла. Недавно приезжает, встречаемся, и знаешь что она говорит? У вас тут, говорит, ни хрена не изменилось! Я тоже, как ты, спрашиваю – то есть как? Ты не знаешь, конечно, тут у нас много чего порушили, много чего построили, улицы переименовали, мне до нее люди говорили: батюшки, совсем другой город стал! А она!…
– Ну – она?
– Она говорит: как Ленка Корсакова десять лет назад сохла по Димке, так и сохнет, как Буйкова десять лет назад изменяла мужу с Сашкой Гутманом, так и изменяет! Встретилась с Любкой Данилиной – и Данилина ей точно так же рассказывает, как Марчук от жены к ней бегает да как жену бросить и на ней жениться обещал, что и десять лет назад! Крестненькая – теми же словами! Для баб время остановилось, они какой-то давней ерундой живут – и знаешь, почему?
– Знаю. С ними ничего нового не происходит.
– Вот! – выпалив все это, Сана сразу успокоилась. – А ты говоришь – мужики правильные… Там, где мужики правильные, с женщинами все время что-то новенькое происходит. И всякую дрянь им помнить незачем.
Синяя мумия в золотых драконах пошевелилась.
– Этот, наверно, последний остался, – заметила Сана. – А теперь молчи, я работать буду. Сегодня животик тебе внутрь загоню, грудь немного повыше подтяну, и еще мне твои ляжки что-то не нравятся. Закрой глаза, буду с тобой разбираться…
– Так вот я куда приехала… – пробормотала Дара.
Возможно, город всегда был таким. Просто она покинула его совсем молодой и не могла заметить этого странного свойства. Но сейчас, выслушав Сану, она поняла – крестница права. Ее собственная затяжная первая любовь тому свидетельница. А если бы остаться тут – то и десять лет спустя будешь жить походами под ненаглядное окошко да воспоминаниями о нескольких совместных прогулках, искренне полагая, что душа чем-то наполнена.
С другой стороны – если в душе возлюбленного было хоть какое-то подобие чувства по отношению к ней – то оно там и осталось. Тоже неплохо… шанс…
Во всяком случае, этот город с его застарелыми любовями, ревностями, адюльтерами и прочими затеями лучше того, другого, где женщина берет себе мужа или любовника лишь затем, чтобы было с кем заниматься сексом. Так подумала Дара и полностью отдалась Саниной процедуре…
Глава
– Артур!
– Что?
– Так вот же рукопись!
– Да? Действительно.
Просто пока Таня искала в столе эту древнюю картонную папку, он стоял, смотрел в окно и думал о выставке Еремина.
Дурацкая была выставка, старый бездельник вывесил пейзажи, которые писал еще чуть ли не в студенческой молодости. Если бы Артура спросили, он бы определил их стиль так: нафталин, пятидесятые годы. Тогда как раз писали маслом эти правильные, жизнерадостные пейзажи, классическую родную русскую сторонку, украшенную детьми, несущими из лесу лукошки, непременно в пионерских галстуках, молодыми колхозницами с косами или с граблями, и если ржаное поле – так на первом плане васильки и милая тропочка, и горизонт, желательно безоблачный, и две березки, и с краешку вдали темным пологим холмиком – лес.
Так вот, Артур бы раздолбал эту выставку в пух и прах, в мелкие дребезги. Как и предыдущую, два месяца протосковавшую в этой же галерейке, художницы от слова «худо» Вероники Белинской, специалистки по обнаженным, но при этом совершенно бесполым девицам. Когда-то очень давно стройные розово-голубые фигурки на фоне каких-то невероятных кругов и овалов были свежи и обаятельны, но именно тогда на одной шестой земного шара не имелось секса, потому фигурки нечаянно оказались знаком протеста и создали Белинской имя. Теперь же секс был, и в немалом количестве, но ничего другого старая дура не умела и не желала, даже заглянуть в учебник анатомии было выше ее сил.
– Не потеряй, – сказала Таня. – И, пожалуйста, к пятнадцатому января чтоб было готово.
– Когда я тебе и в чем отказывал? – спросил Артур. И потянулся рукой к ее затылку – придержать для поцелуя.
– Иди на фиг, – отмахнулась Таня. – Насчет цены ты с ним договорился? А то будешь потом бурчать, что тебя надули! Точно договорился? А то я ему позвоню и уточню.
– Нет, все о-кей, – торопливо сказал Артур. – Я только не понимаю, откуда эта старая рухлядь деньги берет!
– Сказать? – Таня усмехнулась.
– А скажи!
– Так у него же сестра в Америке… – прошептала Таня.
Артур уставился на нее, широко распахнув прекрасные темно-карие глаза. Не то же время, чтобы о сестре в Америке нужно было шепотом рассказывать! Но Таня откровенно забавлялась.
– Он не хочет, чтобы в ихнем политбюро узнали. Деньги она ему присылает даже не через банк, а вообще в каких-то тайниках. Ты молчи – мы с этих денег кормимся!
– Обижаешь!
Ситуация была трагикомическая. Жили мальчик и девочка, братик и сестричка, чистокровные евреи, и как-то так получилось, что мальчик решил пойти по комсомольской линии, женился на русской, взял фамилию жены, а через несколько лет пятый пункт в его паспорте тоже резко и загадочно обрусел. Девочка же (под влиянием умной мамы) вышла замуж за ровесника-еврея и, помучавшись сколько надо, эмигрировала в Израиль. Там она вполне осознала смысл шутки, запущенной в обиход евреями-американцами: все евреи должны жить в Израиле, но по очереди. Муж оказался умницей, перевез ее с детьми в Чикаго, где сделал карьеру. А под старость лет, выдав замуж дочку, женив сына, похоронив мужа и оставшись зажиточной вдовой, она вспомнила о брате.