Диармайд. Зимняя сказка
Шрифт:
Два дня спустя после Йула Дара приняла решение.
Из всех целителей и целительниц, имевших отношение к Курсам, была лишь одна, которая могла сказать что-то путное о том, как сохранить в своей душе любовь. Звали ее Эмер.
Сбежав с праздника и успев прыгнуть в такси, где ревела в три ручья Сашка и доругивались Изора с Саной, Дара велела им всем заткнуться и по дороге в город напряженно думала. Имя Эмер нарисовалось сразу. И та часть ее жизни, которая была известна Даре, тоже объявилась в памяти целым маленьким рассказом – примерно таким, какой услышала однажды Дара от человека, хорошо
Эта целительница пришла на Курсы в один из первых наборов. К тому времени она имела двух сыновей старше шести лет, и тех родила довольно поздно, так что ее взяли без затруднений и помогли раскрыть немалые способности. Сперва учиться ей было тяжеловато, потом дело пошло на лад, и при выпуске она уже считалась одной из лучших. Пройдя первое посвящение, она получила имя Эмер и какое-то время занималась целительством как ремеслом. Потом было у нее несколько необычных, тяжелых случаев, с которыми она успешно справилась, и лишь после того выяснилось, что на самом деле она хочет вернуться на Курсы, но уже преподавательницей.
Кто-то наверху замолвил за нее словечко, она вернулась. Вскоре ее мастерство стало таково, что зашла речь и о втором посвящении. Эмер была принята на равных в высшем слое Курсов, среди целителей третьего посвящения и тех, о ком знали очень мало, но догадывались, что они-то и определяют судьбу Курсов и их выпускников.
Все шло к тому, что Эмер получит третье посвящение и займет какой-то из руководящих постов, а может, будет призвана для тайных дел, для настоящих, а не театрализованных, как Йул в пансионате, обрядов. Ей тогда было около сорока пяти лет.
И вдруг она пропала.
Крестницы отыскали ее и спросили, что это значит, почему она не ведет группу новеньких, почему не зовет на помощь и сама не откликается на просьбы о помощи.
– Я сказала «довольно», – таков был ответ.
– Навсегда? – спросили ошарашенные крестницы.
– На ближайшие несколько лет, – ответила Эмер. – Я поняла, что меня больше нет – а есть мой разум и моя воля, как бы сами по себе, способные понимать болезнь и заглядывать в будущее. Я не хочу потерять себя.
Она повела крестниц в сад, где показала им цветы, деревья, грядки, большого пса, кошку с котятами, птичьи кормушки на ветвях.
– Вечером приедут из города дети, которых я буду кормить ужином. Старший скоро женится, и я хочу, чтобы они с женой жили здесь, хочу, чтобы в этом доме были маленькие.
– Не рано ли ты вздумала стать бабушкой и вязать внукам носки, крестненькая? – спросили ее.
– У меня есть друг, – ответила она. – Так что молодость кончится еще не скоро. Я долго смотрела на него свысока, пока не поняла, что еще немного – и я перестану быть женщиной. Он тоже скоро переедет сюда. Я буду любить своего мужчину, своих детей, свои цветы, своих животных и птиц и, может быть, я все-таки останусь женщиной. Но для этого мне придется на время бросить Курсы.
Крестницы (обе – сравнительно молодые, бездетные, незамужние, имеющие такую личную жизнь, какая их в общем-то устраивала) вернулись и объяснили решение Эмер на свой лад. Какие глупости они сочинили – неважно, важно, что Эмер, узнав про себя эти новости, не возражала. А лет пять спустя она действительно
Она стала другой, ее длинные волосы были прошиты откровенной сединой, и она не пыталась скрыть возраст, не пыталась гоняться за красотой молодости, а честно несла по жизни эту седину, заплетенную в косу и уложенную на затылке сползающим на шею узлом.
Одной из крестниц, кстати говоря, как раз и была Дара. Когда крестная вернулась, положенной им тесной связи и близости уже не получилось. Дара и сама получила второе посвящение.
А вот теперь она задумалась – Эмер была в том же положении, так же болезненно ощутила бегство любви из своей жизни, но она собралась с силами и удержала любовь, наверно, в последний миг. Правда, с тем другом, о котором рассказала крестницам, она не осталась, но появился иной мужчина – и тот уже, похоже, навсегда.
А на Курсах, когда новенькие спрашивали, что это за пожилая дама, им отвечали:
– Это Эмер, вовремя сказавшая «довольно».
Вот к ней-то и собралась Дара.
Она приехала в город, где была несколько раз и потому неплохо ориентировалась. Она взяла такси и по лесной дороге, совершенно сказочной (заснеженные елки по обе стороны белого пути!) приехала в поселок, нашла улицу и дом.
Дом этот стоял на немалом участке, и задняя калитка наверняка имела выход к лесу. Он производил впечатление очень благополучного дома. Дара просунула руку, открыла щеколду калитки и была облаяна большим черным псом. К ней тут же поспешил пожилой мужчина в простой куртке и с топором. Дара отвлекла его от заготовки дров для печки или камина.
– Хозяйка дома? – спросила она.
– Дома, а как ей доложить?
– Скажите – крестница приехала.
Мужчина достал из кармала сотовый телефон и, назвав Эмер Анечкой, сказал про крестницу и получил указания. Потом он довел Дару до крыльца и вернулся к дровам.
Крестная ждала в холле, закутанная в красивую ажурную шаль.
– Ну, входи, – сказала Эмер.
Дара вошла и остолбенела.
Эмер жила в просторном и красивом доме – но тут сверху гремела музыка, внизу завывала электродрель, посередке галдели дети, взвизгивая страшными голосами.
– Я к тебе с поклоном, – и Дара действительно поклонилась.
– Хорошо. Идем.
Эмер провела ее через совершенно разгромленную комнату (малыши от трех до семи лет, а сколько – не понять, поснимали с диванов и кресел большие поролоновые подушки и валики, перевернули стулья, построили дом, а теперь, очевидно, делили жилплощадь), вывела в коридор, оттуда – на витую лестницу, и поднялись они до третьего этажа, где вроде было чуть потише.
Кабинет Эмер явно числился неприкосновенной для детей и внуков территорией. Книг там, правда, было немного – зато стоял большой пленочный магнитофон, того качества, что до сих пор используются на хороших радиостудиях. Несколько полок занимали большие бобины с пленкой. Имелись и бутыли с настойками, и хрустальный шар в углу, и золотая дубовая ветка у стены – необходимая во многих ритуалах, как живая, с листьями и желудями.