Диаспора

Иган Грег

При пятисотой итерации, категории извлеченные из библиотечных данных вызвали орду небольших подсистем во входяще-классифицированных сетях: десять тысяч слов-ловушек и образов-ловушек, все сбалансированные и ожидали, чтобы истечь; десять тысяч образцов-распознований без размышлений бросились в информационный поток, постоянно озабоченные своими собственными специальными целями.

Эти ловушки начинали формировать связи между собой, используя их сначала просто, чтобы распространять свои решения, чтобы направлять решения друг друга. Если ловушка для образа льва была инициирована, тогда ловушки для его линейного имени, для типа звуков других львов были услышаны и введены в действие, для общих характеристик

увиденных в их поведении (облизывание своих, гонка за антилопой) все становилось учтенным. Иногда поступающие данные сразу инициировали целую группу связанных ловушек, усиливающих их взаимодействие, но иногда было время для сверхэнергичных прерываний связей, чтобы начать пуск заблаговременно. Форма льва опозновалась — однако слово "лев" еще не обнаружено, слово-ловушека "лев" еще в эксперименте… а уже есть ловушки для свой-лизание и антилопы-погоня.

Сирота стал ускоряться, сдерживая предвкушение.

Тысячной итерацией, связь между ловушками превратилась в сложную сеть со своими собственными правами, и новые структуры возникли в этой сети — символы — которые могли инициировать друг друга так легко как любые данные из входных каналов. Образ-ловушка льва, сама по себе, содержала лишь лучшую модель чтобы отказаться совсем, чтобы объявить соответствия или несовпадения — вердикт без особого смысла.

Символ льва мог закодировать неограниченную сеть смыслов — и эта сеть могла бы быть сделана в любое время, во всяком случае лев стал видимым.

Простое опознавание уступало место первым слабым намекам понимания.

Области инфраструктуры создали сиротские стандартные выходные каналы для линейного и целостного образа, но пока еще соответствующий навигатор, вынужден был адресовать исходящие данные в некое специфическое расположение в Кониши или за его пределами, оставшееся неактивным. Двух тысячной итерацией, символы начинали тесниться для доступа к выходным каналам, мешая друг другу. Они использовали свои шаблоны ловушек чтобы повторять звук или образ которые каждая из них научилась распозновать — и не имело значения что они произносили линейное слово "лев", "свой", "антилопа" в пустоту, поскольку входной и выходной каналы кооперировались внутри.

Сирота начинал слышать свои мысли.

Не целое столпотворение; это не мог дать голос — или даже целостный образ — ко всему сразу. Из мириада ассоциаций каждая сцена вызывалась из библиотеки, только несколько символов за один раз могли бы получить прирост контроля зарождающейся речи в построенных сетях. И все-же птицы кружились в небе, и трава склонялась от ветра, и облако пыли и насекомых поднималось разбуженное бегом животных — и все более и более символов, оставались до того как исчезла вся сцена:

"Лев гонится за антилопой"

Вздрогнув, навигатор начал резать поток входных данных. Линейные слова начали крутиться, добираясь до сути погони снова и снова, создавая идеализированную реконструкцию лишенную всех деталей.

Затем память поблекла, и навигатор обратился к библиотеке снова.

Сами сиротские мысли никогда не сжимались в одной и той же нормальной прогрессии — скорее, символы превращались в более богатые и более сложные каскады — но положительная обратная связь заостряла фокус, и ум резонировал своими собственными ясными идеями. Сирота выучился выделять один или два шага из бесконечных символов тысяче-потокового основания. Он научился излагать свой собственный опыт.

Сирота прожил почти половину мегатау. Он имел словарь из десяти тысяч слов, краткосрочную память, и предвкушал протянуть свое существование в будущее. У него был просто поток сознания. Но у него все еще несформировалась идея, что была в мире такая вещь как он сам. Не сформировалось Я.

Принципал регистрировал развитие разума после каждой итерации, тщательно

прослеживал эффекты случайных неопределенных обстоятельств. Чувствующий наблюдатель той же самой информации он мог визуализировать тысячу деликатных блокирующих фракталов, подобно запутанным, пушистым, стремящимся к нулю кристаллам, посылающим мелкозернистые ответвления, которые перекрещивали утробу как области которые были прочитаны и задействованы, и их влияние рассеивалось от сети к сети. Принсипал ничего не представлял себе отчетливо; он только обрабатывал данные, и делал выводы.

Пока, мутации не вызвали никакого вреда. Каждая индивидуальная структура в сиротском уме функционировала свободно, как и ожидалось, и траффик с библиотекой, и другими прямыми потоками данных, не показывал никаких признаков начала глобальных патологий.

Если зародыш окажется поврежденным, ничто в принципе, не мешало Принципалу войти в утробу и отремонтировать любую последнюю испорченную структуру, но последствия могли быть такими же непредсказуемыми как и последствия роста семени вообще. Местная "хирургия" иногда вводила несовместимость с остальной частью зародыша, тогда как изменения широко распространенные и достаточно тщательные, чтобы гарантировать успех, могли быть вполне достаточными, эффективно уничтожив оригинальный зародыш и заменив его сборкой частей клонированных из прошлого здорового семени.

Но был также риск ничего не предпринимать. Как только зародыш осознавал себя, ему предоставляли гражданство, и вмешательство без его согласия становилось невозможным. Это не было просто обычаем или законом; принцип был встроен с самый глубокий уровень полиса. Гражданин, впавший в сумасшествие мог бы истратить все силы в состоянии неразберихи и боли, с умом слишком поврежденным, чтобы можно было помочь, или даже, чтобы выбрать эвтаназию. Это было ценой автономности: неотъемлемое право безумца на страдание, неразлучное от права на уединение и неприкосновенность жизни.

Так что граждане Кониши запрограммировали принципала на предупреждение ошибок. И он продолжал наблюдать за сиротой внимательно, готовый завершить прогресс зародыша при первых признаках дисфункции.

Сразу после пятитысячной итерации, сиротский выходной навигатор начал действовать. он был подключен, чтобы искать обратную связь, чтобы адресовать себя кому-нибудь или чему-нибудь, что могло дать ответ. Но входной навигатор имел давнюю привычку ограничивать себя библиотекой полиса, привычку, которая теперь была вознаграждена. Оба навигатора были связанны драйвером, чтобы выравнивать друг друга, при подключении к одному и тому же адресу, включая гражданина, чтобы слушать и говорить одновременно — полезное умение для диалога. Но это означало так же, что сиротская смесь из речи и образов текла непосредственно в библиотеку, которая полностью ее игнорировала.

Столкнувшись с таким абсолютным безразличием, выходной навигатор стал посылать репрессивные сигналы в изменено-дискриминаторные сети, уменьшающие притяжение гипнотического библиотечного показа, выбивающие из колеи входной навигатор. Танцуя странный хаотический но четкий танец, два навигатора начали метаться от фрагмента к фрагменту, от полиса к полису, от планеты к планете. В поисках собеседника.

Были пойманы тысячи случайных проблесков физического мира: радиолокационное изображение пыльных бурь, проносящихся через море дюн на северной полярной шапке Марса; слабый инфракрасный шлейф кометы, разрушающейся в атмосфере Урана — события, которые имели место десятилетия раньше, но задержавшиеся в памяти спутника. Они даже поймали канал в режиме реального времени с беспилотника, шедшего через саванны Восточной Африки к прайду львов, но в отличие от изображений из библиотеки это видение, казалось замороженным, и через несколько тау они пошли дальше