Диета старика

Пепперштейн Павел

Почти так же душераздирающе и страшно звучит детский английский стишок в переводе Маршака про старушку, которая в полдень заснула под деревом, а потом проснулась и обнаружила, что она - уже не она. Ее нетождественность себе затем заверяется ее собакой, которая отказывается узнать хозяйку. Что касается предметов, то эти их скользящие свойства, открывающиеся в подобных необычных ситуациях, следовало бы назвать "иммемуарностыо". Дело не в том, что они "ничего не помнят", дело в том, что они "помнят Ничто".

Потерянный предмет - разновидность смерти. Найти потерянное означает извлечь из неизвестного нечто вроде "хвоста" в виде реанимационных воспоминаний - воспоминаний о переживаниях потрясающих, но оборвавшихся в самом начале. При ослаблении и колебании мормальной среды пассо предметов начинает чуть ли не лучиться своей инкриминированной склонностью к детриумфации. Вся область пассонарности срывается со своих триумфальных стоянок, ее начинает "носить" и "трепать" различными "сквозняками", тогда-то, собственно, вороны и превращаются в макароны. Стимулированная тягой иммемуарности, детриумфация не сразу реализуется как эксплозия пассонарности. Сначала она свободно и необязательно перетекает с одной "стоянки" на другую. Корней Чуковский, создавший кан"н советской поэзии для детей, сделал описания такого рода "полтергейстов" центральной темой своего творчества. Он также показал, что в таких ситуациях следует вести себя отважно, "как ни в чем не бывало". И в самом деле, такие всплески детриумфации в пассонарных полях предметов не содержат в себе ничего угрожающего, хотя иногда и могут напугать

детей и пожилых. Эти всплески смягчаются следующим компонентов пассо: Кроме иммемуарности и противостоящих ей сдерживающих сил мормо, пассо включает в себя еще один важный компонент - своего рода "рессорную прокладку". Этот компонент мы называем "белой кошкой".

Это обозначение призвано охватить собой ту неопределенную часть пассо, которая, сохраняя за собой холодные просторы иммемуарности, все-таки ластится к человеку, точнее, к его потенциальным "мемуарам", словно бы мурлыкая и мягко играя, желая войти (возможно, в качестве диверсанта) в интимные слои памяти и в интимные варианты записи. Благодаря "белой кошке", предметы в общем-то настроены к нам благодушно. Суть предметов - ненадежность, но тем не менее они по природе своей являются "союзниками". "Союзность" - рок вещей. Поэтому они остаются в союзе с нами даже после того, как разражается их локальная или же глобальная детриумфация.' В сказках Андерсена, многие из которых написаны от лица предметов, вещи наделяются в общем-то "утепленным" сознанием. Не исключено, что так оно и есть - холод вещей скрывает в себе особое галлюцинаторное тепло, наподобие того тепла, которое присутствует в ощущениях замерзающих, в их летних видениях, заполненных цветущими садами и жаркими, пшеничными полями. Надо надеяться, что Андерсен, составивший эти милосердные тексты, обеспечил себе (а может быть, и своим читателям) резерв райского блаженства, дополнительные объемы нирванической вечности, подпитываемые из неисчислимых ресурсов неодушевленного.

Не следует, как бы там ни было, упускать из виду как катастрофические, так и целительные возможности, кроющиеся в том, что мы называем неодушевленным. Само это слово может звучать по-разному, иногда в его глубине проступает некая новая, неиспробованная душевность, "нео душа" - свежая, неистерзанная, словно бы вмороженная в сладкий сон предрождения. "Вещи как тела" и "вещи как знаки" - и те и другие исчисляются временем, в частности временем их исчезновения в глубине нашего незнания о них, в бездне нашей растерянности или нашей амнезии. Такие термины как "пассо", "мормо", "детриумфация", "иммемуарность", "белая кошка" - это слова, призванные обозначать вечные свойства предметов, но сами эти термины становятся предметами благодаря тому, что им отпущен слишком короткий срок - они созданы таким образом, чтобы родиться и умереть на наших глазах.

1985

Знак

Маленький знак нашел я в траве. Вот прибежал я с блестящих тропинок, Я запыхался, в коротких штанишках, Руку свою протянул - было солнце В сонном зените над млеющим садом, Плакали горлицы, гравий молчал, Тихо вращались вдали водометы -

Я показал, вопрошая очами: Что это, что это, знак сей нежданный? Там я нашел. Там, где ветхие листья Злобной крапивы приносят укусы. Там он лежал, притаившись как кролик, Он не дышал и надеждой светился, Что не заметят его мои очи, Что мои руки его коснутся, Что он там спрятан надежно, навеки, Что он обитель свою не покинет… Весь он скукожился, был словно ветка. Видно, стремился к последнему сроку Там сохраниться, укрывшись от мира. Но я прозрел, как великий начальник, Словно пророк, словно нищий, что громко В буйном восторге стучит костылями, Видя, как ангел спустился на кровлю. Быстро схватил я, быстро помчался, Вот прибежал, задыхаясь, и руку Вот протянул - вот лежит на ладони (Чувствую я его тонкою кожей, Чувствую бледною потной ладонью). Что означает потерянный знак? И почему он так долго таился В сонной траве, средь печального зноя? Что он имеет, что он содержит В кротком, надменном, суровом молчанье? Что заключается в этих пределах? Что говорит он мысли и небу, И отражениям фейерверков (Часто, должно быть, будили его,

В пруд погружаясь за мрачной оградой)? Что схоронил он для зоркого глаза И для ума, искушенного в книгах? Есть ли в нем смех золотой и злорадный, Тонкий, витой и шуршащий змеею? Есть ли в нем вести из мира умерших, Взмахи их ручек, маханье платков? Есть ли поклоны от дяди и тети? Есть ли хвала изучающим играм Созданным для многострунного мозга? Есть ли о будущем бледном и темном Сеть предреканий? Или на завтра Точный прогноз изнуренной погоды? Милый мой мальчик, дитя молодое, - В глазках дрожат полупьяные блики, Он прибежал и стоит еле-еле: Тучное тельце на тоненьких ножках С мелко дрожащей протянутой дланью - Милый мой мальчик, дитя молодое, Знак этот древний вещает о малом, Но многостранен пророческий глас. Малое то разбредется повсюду, Будет на кровлях, будет в подвалах, Будет с небес опадать словно гром… Все, что содержится в скорченном теле,

В точных и диких затеях, что держишь Ты на дрожащей и потной ладони, Все это, я бы сказал, означает "Ключ ко всему". Отворенье пределам Замкнутым, запертым ныне - от века, От сотворения этого мира, Что мы так нежно и трепетно любим Вместе с лужайками, с прудом, с аллеей И с чаепитьем на светлой террасе… Да, от начала многие двери Были закрыты и заперты крепко Но - говорит сей ветшающий знак - (Шепот его ты услышал случайно В полдень, сегодня, среди крапивы И

сорняков возле дальней ограды), Что ослабеют по предначертаньям Мощные стены, замки и препоны, Все разрешится, что замкнуто было. Ветхие тайны, шурша, развернутся Над площадями, как свитки истлевшей Золототканой узорной парчи, Над поездами, идущими к югу (Там веселы размягченные люди, Хлопают пробки, музыка льется, И ожидания теплых курортов В тучных телах поселяют отвагу). Вдруг обнажатся изнанки предметов, И биллиардный игрок, что в жилетке Низко нагнулся к зеленому полю, Вдруг обнаружит, что справиться с кием Стало почти невозможно, что возле Тихо прогнулись дубовые стены,

А костяные шары поражают безвольной Мягкостью, словно подгнившие фрукты. Милый мой мальчик, дитя молодое, Станут могилы плеваться телами, Вскроются шкафчики бледных сирот, И позвоночники книг распадутся, Сгниют корешки, а из тучной истомы Выплывут фразы и буквы повиснут. Грешные души исторгнутся Адом: Будут сочиться в комнатах старых Меж половиц дорогого паркета - Тут мы увидим порочного дядю; Дико худой, в пропотевшей рубашке, С бледной улыбкой в измученном лике Выйдет, скрипя иссушенным коленом И потирая лысеющий лоб. Всех нас обнимет, поест для начала, Как возвратившийся из заключенья, Ну а потом все расскажет подробно: Все о мученьях, все о скитаньях, Об изнурительных каверзных тропах, Где он блуждал в нескончаемой Ночи… Рая откроются дальние двери, Души оттуда изыдут толпою - Нежны улыбки, ласковы взоры, Кружево зонтиков над головами (Им заслонятся от грубого солнца Этого жесткого бренного мира). Тут мы увидим добрую тетю - В синей беретке, в белых перчатках, С милой улыбкой на тающих щечках, Нам привезет золотистых орешков, Яблочек райских, сморщенных, тихих, Триста сортов утонченного сыра, Двести бутылок вин неземного Вкуса и запаха, сладкий пирог, Птиц говорящих, ручных и разумных С древнееврейскими именами, Кошечек двух белоснежных, двенадцать Белых мышей с голубыми глазами, Двадцать рулонов небесной бумаги,

Двух голубков с поцелуями в клювах, Венские стулья для нашей террасы, Мусор цветущий, посыпанный солью, Восемь крылатых солидных старушек, Девять тарелок с магическим знаком, Шарик светящийся, очень удобный Чтоб пробираться в уборную ночью, Рыбок вертлявых, отличных брильянтов, Маленький крестик на тоненьких ножках, Страшно подвижный, веселый и ловкий, Сто девяносто изысканных строчек, Пять акварелей с видами Рая, Десять кастрюлек с дымящимся супом Тысяча триста набитых котомок, Полных забытыми нами вещами, - Мячики всякие, палки, расчески, И недоеденные бутерброды, Робкие кучки потерянных денег, Малые зеркальца с бликом осенним, Милые пальчики розовых кукол, В вечность ушедшие венчики листьев, Пуговки жизни с обрывками ниток, Плюшевых мишек очи стеклянные, Свечки церковные, спички и туфельки, Зубки, зарницы, огни, причитания, Сумочки, письма, загадочки, часики, Грязные котики, жизнь обожавшие, Даже зачем-то окурки ненужные: Тысячи тысяч окурков задушенных - Кто там с дымком голубым и мечтательным, Кто там потухший, помятый и скорченный, Кто почерневший совсем, разложившийся, Кто еще тихо и дивно мерцающий Красным своим огоньком непогашенным, Кто там с пожухшей осеннею травкою, Кто-то там с черной болотистой лужею, Кто-то другой с аппетитным пожариком,

С домиком маленьким, в уголь спалившимся… Даже билетики здесь перепрелые: Тьмы их различных - автобусных, дырчатых, В поезд, в кино, на концерт и на выставку, Желтые, красные, синие, ветхие, Все они здесь - бумажонки безгласные, Тихие, мирные, добрые лапочки, Жизнь нашу мелкой листвой устилавшие, Тучами гнившие в урнах для мусора Среди прозрачных плевков перламутровых… Да и они здесь, плевочки убогие! Перебирая мельчайшими ножками, Самостоятельно прыгают весело, Что-то лопочут себе по-младенчески С тоненьким писком, с великою радостью. Милая тетя, столько подарков! Милая тетя, мы, право, не знаем, Как-то неловко, дивно и странно… Где это все положить, где запрятать? Где это все разместить и развесить? Где раскидать, закопать, изумляться? Где разрыдаться, смеяться и прыгать, Кушать котлетки, играть на рояле? Спать на диванчике, делать уроки? Где же теперь заниматься нам жизнью? Милая тетя ответила тихо - Речь была с маленьким райским акцентом, Мирно и ясно глазки сияли Из-под заломленной синей беретки С длинным и белым пером страусиным: Милые дети, давно не видала Ваши таинственно-бледные лица, Ваши отекшие малые щечки, Ваши матроски, покрытые пылью. Мало питались, тщетно пытались… Где-то скитались, болтая ногами,